Глава первая

Я поспорил. Да знаю, знаю, это наитупейшая причина, но я был в настроении что-нибудь разорвать, поэтому решил переть до конца. Естественно, меня подтолкнуло к этому — или всё же не дало остановиться — то, что я уже был зол на свою стервозную жену из-за нашей недавней перепалки. И то, что в желудке у меня плескалась пара банок пива, когда мне в голову вдруг пришла эта идея. Бля, да больше, чем пара. Но всё это ещё более тупые причины.

Вроде бы, всё началось с того, что два пидора, которые и купили мне это пиво, принялись трындеть о том, может ли любой мужик, каким бы натуралом он ни был, словить кайф от голубого секса. Они были достаточно тупы, чтобы думать, будто я не понимаю, к чему это затеялось: завести «спор», чтобы аккуратно выяснить, «доступен» ли я одному из них. Или обоим. И сколько это будет стоить. Как же тупо. Обычно я на такую хрень забиваю: шесть лет в Мид-Стейте¹ научили меня как.

¹Мид-Стейт — тюрьма в штате Нью-Йорк.

Но потом они стали по-настоящему грызться, так что мне уже было никак их не проигнорировать. Точнее, не проигнорировать то, что они говорили. Не проигнорировать то, что проснулось в моём сознании.

Блядь, теперь я похож на поехавшего. Я не поехавший. Клянусь. Но понимаю, почему некоторые могут подумать, что я сделан из той же херни, которую мелю. Херни, которая прошмыгивает мимо нереально ленивого цензора в моих мозгах. Иногда я выдаю такие пиздецовые тирады, которые можно только представить — просто чтобы кого-нибудь выбесить. Эт тип весело. Иногда. И, может быть, именно это вертелось у меня в голове, когда я решил погнать на Уэйна. Короче, ничего серьёзного: просто немного попудрить ему мозги, сечёте? Не, ну на самом деле, не то что бы я проснулся с мыслью, что мне надо отомстить всему миру, начиная с ближайшей жопы. Зацените-ка каламбур, как сказал бы Ленни. Или даже не то чтобы я очень хотел. Но просто был такой вот день — бля, такой вот мир, в котором я жил — приведший меня в итоге к кое-чему совершено ебанутому.

Но со мной так всегда. Я упираюсь рогом и начинаю бузить каждый раз, когда хочу что-нибудь разорвать: книги, шмотки, законы, людей — неважно; и мне никак не остановить себя. Я не осознаю реальность происходящего. Не слышу тревожные колокола, бьющие в моей голове, до тех пор, пока дело не сделано, и не стало уже слишком поздно. Так что, как видите, это не было какое-то спонтанное решение, принятое после пяти-шести банок бухла. К нему меня привела медленно выстраиваемая лестница, которая разрасталась ступенями в течение нескольких — да ни хрена не нескольких, а многих — лет, когда на меня щедро лилось всякое дерьмо, и которая завершилась парой часов «дружеской болтовни», как назвал её Уэйн.

Тот день начался с того, что меня взбесила Конни. Серьёзно, она может быть в натуре злобной сукой, если захочет. Особенно, когда у неё красные дни календаря. О, когда вокруг люди, она вся такая милая, и обходительная, и обворожительная. Вся такая миниатюрная блондиночка, едва достаёт мне до подбородка — кто-то сказал, что она похожа на птичку, на белого воробушка на шпильках — разве может такое существо кого-то обижать и ругаться плохими словами. Но когда она открывает рот и входит во вкус? Бля, да она могла бы заставить разреветься даже прапорщика. Хотя, это случалось не так уж часто: большую часть времени мы отлично ладили друг с другом. Большую часть.

Но в тот день. В тот день она начала докапываться до меня, едва я проснулся, ноя о том и о сём, о том, что уже почти пять вечера и всё в таком духе, как будто ночная работа не даёт мне права поспать днём. Обычно я делаю вид, что в домике, и тупо отмахиваюсь от неё. Или, если в настроении кого-нибудь послать, ору на неё в ответ. Тогда мы выкручиваем громкости на всю катушку и измываемся друг над другом по полной. Обзываем друг друга самыми мерзкими и отвратительными словами, которые только приходят в голову. И заканчиваем в постели, трахаясь. И из этого выходит очень даже неплохая ебля, зуб даю. Ебля, при которой темнеет в глазах, когда кончаешь. Ебля, при которой ногти вонзаются так глубоко, что выступает кровь. Ебля, при которой простыни пропитываются потом даже холодной зимней ночью. Мне кажется, иногда она заводила ссору просто, чтобы потом всё свелось к этой самой ебле, и если бы так было всегда, я бы лаялся с ней так часто, как бы ей хотелось. Но иногда… иногда я видел вокруг лишь вонючий однокомнатный клоповник, в котором мы жили в Голливуде, и разваливающуюся мебель, покрытую тряпками, чтобы косить под нормальную, и бесконечные упаковки из-под бепешки, которую мы ели вместо настоящей еды, и я просто не мог настроиться, и её становилось слишком, блядь, много… и мне приходилось бежать из дома, чтобы развеяться, или же дать волю кулакам.

Естественно, потом я поумнел и перестал её бить. В последний раз я чуть было не нарушил условно-досрочное. Тогда она пригрозила, что подаст на них в суд, или что-то вроде того, чтобы надзиратель от меня отстал. Он пришёл в клоповник с проверкой, увидел, что у нее разбита губа, и стал гнать на меня, пока Конни не вмешалась.

— Я, блядь, выпила пару блядских банок пива и, блядь, наебнулась со своей блядской машины! — заорала она на того мудака. — Тя чё-то, блядь, не устраивает?

Один из немногих моментов, когда она использовала свой рот — и характер — во благо. Чувак, она прям знала, как заставить дебилов, вроде него, слушать, даже если те просто пытались всучить нам какую-нибудь хрень.

Вообще десять лет брака — не, на самом деле, четыре, беря в расчёт Мид-Стейт — учат различать, когда на тебя пиздят не по твоей вине, и видеть реальную причину чужого бешенства. И глубоко в душе я знал, что чаще всего Конни визжала из-за какого-нибудь режиссёрежки, возомнившего себя творцом, или обычной однодневной актрисульки, а не из-за меня. Она работала в кино тёлкой по шмоткам, не, «художником по костюмам», во. Но в тот раз я почему-то не услышал в её голосе ничего, кроме «бла-бла-бла», поэтому стоило ей затянуть привычную шарманку, как я тут же понял, чем запахло, и свалил из дома побухать.

Дело в том, что ушёл я без бабла. Как будто бы оно у меня вообще было. Люди, знаете ли, не очень-то охотно нанимают малообразованных бывших зэков на работу с шестизначной зарплатой, о которой вам прожужжали все уши. Короче, тогда я впахивал на бучиху и ее сучку, намывая по вечерам какие-то занюханные конторы в паре бизнес-центров в Даунтауне за оклад где-то на бакс больше минималки. И не каждый день, а только когда у них была работа. И платили мне из-под полы. Типа, без вычетов. Без возвратов и льгот. Без ничего. В ту ночь работы не было, да плюс ещё к тому же за последние две недели меня звали на смену всего пять раз. Охуенно мотивирует придерживаться стези добродетели, как сказал мне однажды один козлина-пастырь, когда я выходил из Каунти.²

²Каунти — окружная тюрьма. В двух словах, условия там мягче, по сравнению с тюрьмами штата.

Будто бы он хоть на грамм понимал, как устроен реальный мир. Как я наконец понял.

Не то что бы это имело значение — я про себя без бабла. Я знаю, как раздобыть пару банок пива на халяву: мне ещё нет тридцати, у меня светлые волосы и хорошая кожа. Ну если не считать нескольких рубцов от угрей на подбородке. Но они даже делают меня моложе. И у меня неплохой хер. Не здоровый, как у коня, но толстый и обрезанный, и довольно большой, прям как я сам. Да, я держу себя в форме, притом в отличной. Зал — единственное, не считая еды и аренды, на что уходят мои деньги, потому что если я снова попаду за решётку, это сразу же даст всем понять, что меня не опустить. Или, по крайней мере, не так-то просто. Из-за этого в свой первый день в Мид-Стейте я словил неделю в одиночке, потому что какой-то тупорылый нацик и его прихлебалы решили, что я буду их сучкой. Мне удалось не подпустить их к себе лишь потому, что я почти оторвал одному из них ухо голыми руками. Добавим к этому репутацию, которая у меня уже типа как имелась, и всякие мудаки быстро от меня отстали, скажу я вам.

Так что, не то что бы я хвастаюсь, но мне нужно лишь сделать несколько отжиманий, заправить рубашку потуже, завалиться в голубой район — и все остальное за меня сделают мои мускулы. И если за хорошее бухло меня немного пощупают или полапают, то не жалко. Иногда я даже даю кому-нибудь отсосать за приличную сумму. Те довольны, я на время забываю о закидонах Конни и нормально так кончаю, ни о чём не парясь. В смысле — стоит просидеть в тюрьме несколько лет, как начинаешь понимать, что рот есть рот, и неважно, чей он.

Короче, сидел я такой в жутком пидорском гадюшнике в счастливый час и позволял «накачивать меня алкоголем» одному толстожопому пидору, который надеялся, что я напьюсь настолько, что буду не в состоянии убрать его руку с моего паха. Но к его несчастью, он не знал, сколько я могу выпить. Не то что бы я алкоголик. Жил же как-то без бухла в Мид-Стейте и ничуть не страдал. Но голубой этого не знал, и дурить его было проще простого. Я даже думал, что получу лишнюю сотню, потому очень уж ему хотелось моего хуйца.

Кстати, толстожопого пидора зовут Уэйн. Ну естественно. Половина моих знакомых Уэйнов — голубые. Будто бы это обязательное условие, чтобы так зваться. Единственное, что моя мать сделала правильно в этой жизни, это назвала меня Курт. Крутое имя. Имя для мужика. Целый блядский манифест. Короткий. Острый. По существу. Без всякой поеботы. Да, эт я. Кончай тупить и спустись на землю.

Но вернёмся к Уэйну. Что же вам, блядь, рассказать о Уэйне? Да, он толстожопый, но не как свинья, в общем, не урод. Он просто… толстый. И выглядит ленивым. Волосы у него чёрные с белым — с проседью, во — и он всегда смотрит на тебя немного сбоку, будто вообще не смотрит, хотя ты знаешь, что очень даже да. Жутковато, знаете ли. Мне кажется, если бы он занимался собой: бегал там или плавал, делал бы хоть что-нибудь, кроме как сидел в баре, пытаясь подцепить парней за деньги — ему не пришлось бы сидеть в баре и цеплять парней за деньги. И, походу, именно это делает случившееся немного печальным. Нет, просто тупым. Пиздец каким тупым.

По другую сторону от меня сидел тощий пидорок по имени Ленни. Не, не то что бы прям тощий, а просто мелкий. Наподобие того блондина из телика, из сериала, шедшего пару лет назад — как же он назывался? Мне пришлось смотреть его в Мид-Стейте, потому что один надзиратель тащился от снимавшейся там девки. От какой-то итальянской цыпы, у которой, должен признать, были неплохие буфера и великолепный рот. Так вот, Ленни. Если бы он подкачался, совсем чуть-чуть, и набрал бы несколько фунтов, то производил бы куда лучшее впечатление.

Офигеть. Вы меня только послушайте. Решаю, что нужно делать мужикам, чтобы привести себя в форму. Этим же вроде занимаются тренеры, да? Может быть, мне стоило им стать. Показывать щуплым парням, как стать больше и увереннее в себе, и вешать им на уши всякую лапшу, чтобы они могли пойти и подцепить любого, кого захотят. Зарабатывать сотку в час и вдобавок качаться. Хм, раньше я никогда об этом не задумывался. Но для этого, вроде, нужна лицензия или какие-нибудь курсы, или?.. Или…

Ой пиздец, вы только меня послушайте. Всё такое же трепло. Ну что за осёл. Всё время забываю, что я не из тех, кому можно мечтать. Мои мечты всегда разбиваются и горят синим пламенем. Всегда.

Блядь, так о чём это я? Ах да — Ленни и Уэйн. Они пытались завалить меня вдвоём. Расселись по бокам, и всё заказывали мне пиво, будто бы собирались подсыпать туда клофелина, или виагры, или ещё какой-нибудь хрени и утащить к себе домой, или на улицу, или в машину, и повеселиться. Дебилы.

О, поначалу они вели себя как нормальные кенты, все дела. Шарили в бейсболе и следили за «Доджерс».

— Хотя уже не так пристально, ведь Майка Пьяццу продали в «Янкис», — типа нечаянно сболтнул Уэйн.

Ленни поддакнул, вздохнув что-то вроде «угу», и замолчал, проверяя, настолько ли я тупой, чтобы показать, что понимаю, к чему это все. И тогда я на сто процентов убедился, что меня разводят, потому что прошли годы с тех пор, как Пьяцца отчалил.

Я не подал виду. Просто сказал, что мне нравятся «Кабс». На самом деле, нет — я верный пёсик «Доджерс», но знаю, что с мужиками вроде них лучше соглашаться, чтоб те осмелели. И тогда они уже начали потихоньку тянуть ко мне свои ручонки. Но торопиться тоже не стоило: сначала нужно было хорошенько их раззадорить.

Но тут вдруг они начали кусаться по поводу парней и секса, и кто может, а кто нет. Пытались обставить всё так, будто речь идёт об одном футболисте, о котором ходили какие-то там слухи, и о том, пошёл бы он на такой секс, при условии, что ему не нравятся парни, если его как следует напоить. Но я всё равно сообразил, что всё это затеялось, чтобы выяснить, дам я ли отсосать им обоим одновременно. Один раз я дал за две сотни, но они-то этого не знали, а я бы весь такой «я не такой». И это, думалось мне, поднимет цену до двухсот пятидесяти, когда они закончат свой цирк. Но внезапно всё превратилось в реальное соревнование стерв. Не такой тяжёлый случай, как с Конни, но всё же. Мне сразу расхотелось там находиться. Как я уже говорил, от этого в голову начинают лезть дурные мысли.

Короче, Ленни клялся, что можно заполучить любого парня, если правильно подкатить к нему в нужном месте в нужное время. А Уэйн говорил, что ни хрена подобного.

— Это биология, — огрызнулся он в своей противной пидорской манере. — Некоторые мужчины не могут заниматься сексом с мужчинами. Совсем. Другие — возможно, в зависимости от того, входишь ли ты в их кривую нормального распределения. — Последняя фраза вызвала у меня громкое «чёё». — А некоторые мужчины не могут заниматься сексом с женщинами, точка. Конец истории. Тем, кто находится на противоположных концах спектра, не даётся выбора.

— Хуйня, — ответил Ленни, сказал, как отрезал. Борзый и ещё борзее — идеальные прозвища для них. И продолжил: — Никто не может контролировать свою половую функцию. Точка. Последние исследования показывают, что разум мужчин не имеет права голоса, когда дело доходит до того, что хочет или не хочет их член. Серьёзно!

Тут я заржал. Все эти «исследования» пиздец какие беспонтовые. Задают вслепую вопросы и надеются получить правдивые ответы, потому что те, кто принимает в этом участие, не говорят своего имени. Херня. Все врут, даже самим себе. Даже наедине с самими собой. Но я открою вам правду: покажите мне любого мужика на зоне, дайте десять минут с ним, и я скажу, что он там может контролировать, а что нет. Я в этом шарю: я проводил свои «исследования».

В общем, был один такой парень, на несколько лет моложе меня, которого подселили в мою камеру. Это была его первая ходка, и он до усрачки боялся, что какие-нибудь здоровенные чёрные мудилы его выебут. И не зря боялся: он был белым и с рабочим ртом. Раз я даже заметил, как на него пялятся латиносы. Думаю, он играл в баскетбол. Производил он такое впечатление. И у него были такие ноги. Не ходули, как у худых высоких чёрных, заполонивших НБА, а короче и коренастее. Типа таких, которые можно увидеть на корте на районе. Типа как у этого — как его там — у Джона Стоктона, который раньше играл за «Джаз». Да, точно: он был немного похож на Джона Стоктона, только не такой костлявый.

Он завесил всю стену над нарами фотками своей подружки и ребёнка от какой-то другой бабы, будто бы рекламировал, какой он натурал. Будто бы кому-то было до этого дело. И старался лишний раз не шастать там, где его могут поймать. Я слышал, пара мужиков хотела завалить его в душе, но оказалось, он умел драться. Походу, так и попал на зону: избил до полусмерти какого-то шкета, который пытался его наебать, или стащить заначку с травой, или чёт подобное — я так толком и не узнал. Мне было бы похрен, если бы и узнал.

Короче, я уже понял, что быть ему моим следующим ртом. В то время всё, чего мне хотелось от всякой гопоты, — это чтобы кто-нибудь поработал вместо моей правой руки. Я решил, что заслужу его доверие, потом заставлю сосать, и он будет просто счастлив, потому что взамен я защищу другую его дырку. После года отсидки я пытался раз трахнуть парня и особого кайфа не получил, но отсосы? Слушайте, как я уже говорил: рот есть рот. В общем, пустил я слушок. По всей тюрьме вмиг разнеслось, что это свеженькое мясцо принадлежит Курту, так что лапы прочь. Скорее всего, мужики думали, что мы с ним уже того, но я не собирался ничего делать, пока он не успокоится и не почувствует себя в безопасности. Так проще. И приятнее.

И вот мы спали в одной камере уже где-то четыре недели. Я решил выждать ещё одну перед тем, как переходить в наступление, но в тот вечер он осмелел настолько, что разделся у меня на виду. И я, наконец, увидел, какая у него круглая, крепкая задница, прям как орех. Типа как на фотке, снятой каким-нибудь пидорским фотографом и напечатанной в голубом журнале. И она навела меня на мысли о Конни.

Волосы её были такого же цвета, как у шпанёнка, но раньше я этого не замечал. Кожа бархатистая, как у него. Красивая упругая попка и круглые титьки, настоящие, не сделанные. И не большие, а в самый раз. Блядь, как же я любил присосаться к её титькам на целый час, а потом уже трахнуть. Сводил её с ума, и она уже умирала от желания, когда я начинал её таранить, и так обхватывала мой хер своей киской, что у меня перехватывало дух, и я стонал, и таранил её ещё жестче, и изнемождённо рычал, когда выстреливал. Блядь.

Да… тогда-то я и завёлся. Оказался с самым, блядь, жёстким стояком за время всей своей отсидки. Никак не мог избавиться от мыслей о ней, впервые, с тех пор как попал за решётку. Пиздец, яйца аж посинели, и пошевелиться было нереально. Лежать смирно тоже не получалось. Ткань трусов так тёрлась о кожу, что я чуть было не кончал. Но ни за что на свете я не собирался этого делать, пока парнишка не спал: он бы шуганулся, и ломать его стало бы сложнее.

Поэтому я продолжал как можно спокойнее лежать на нарах, ожидая, пока тот покончит с приготовлениями ко сну: отольёт, почистит зубы, причешется. На нём была какая-то вшивая футболка и школьные спортивные шорты, которые он всегда надевал на ночь. Он не говорил ни слова — бля, кажется, за всё время до этого мы не сказали друг другу больше десяти слов — просто шлёпнулся на нары и, как обычно, уснул, едва погас свет. У меня был уже наготове носок, спрятанный под подушкой, и я натянул его и спустил примерно за две секунды, всё без звука.

Но не помогло. Ни капельки.

Блин, в ту ночь картинка Конни в моей голове была такой реальной. Серьёзно, я её прям видел. Ощущал её ноги, обхватывающие меня. Ощущал её руки на своей заднице, притягивающие всё сильнее. Чувствовал запах её духов, как будто бы присасывался к сиськам, вдалбливаясь в неё, как отбойный молоток. Слышал, как она говорит «О да, да, да» и одновременно с этим напрягает мышцы, о существовании которых у баб я даже не подозревал, до тех пор, пока не встретил её. Я хотел — нет, мне БЫЛО НУЖНО — засунуть свой хер в кого-нибудь, как я засовывал в неё, нужно было до одури и прямо сейчас. И я знал, что бежать впереди паровоза и получить хреновый, перепуганный отсос от девственника ничем мне не поможет. Но как я уже говорил, до этого я всего раз ебал парня и был не в восторге. Так что последние два года меня вполне устраивали отсосы, потому что они ничего не значили. Как правая рука. В общем, мне этого хватало. До тех пор, пока не увидел задницу этого парнишки. Я никак не мог выбросить её из головы. И в итоге оказался с ещё одним мощнейшим стояком.

Боже, тогда я бы убил за потрахушки с Конни, прямо на месте. Руки у меня чесались коснуться её кожи. И её поцелуи, прям как секс, но без секса — если это имеет хоть какой-то смысл. Наши сталкивающиеся тела, будто мы пытаемся вплавиться друг в друга. О Боже. Я начал мягкими движениями потирать руки, как иногда делала она, чтобы завести меня. Пощекотал волоски на запястьях. Потом чувствительное место у основания ладони. Потом провел её ногтями меж моих пальцев. Твою мать, мне нужно было нечто гораздо большее, чем просто воспоминания.

Я, наконец, сдался. Да ёбаный в рот, я знал, что делать, и если закрою глаза покрепче, то, возможно, всё будет так же, как с ней. В общем, я снял трусы, соскочил с нар и встал с торчащим стояком посредине камеры, глядя на него спящего. Лежа на боку с слегка приоткрытым ртом, он ещё больше походил на мальчишку. И это и впрямь был хороший рот. Изящно изогнутый, как у девушки, но не как у сахарного педика. Невиннее и нежнее. Потом я подумал о своём младшем брате. На несколько лет моложе меня. Единственная семья, которая осталась.

К тому времени я не видел его три года. Он как раз должен был закончить школу. Скорее всего, неплохо: он был сообразительный малый. Но с другой стороны… Я видел много сообразительных малых, оступившихся и погоревших, и очутившихся здесь. Нужен лишь один паршивый миг, в который удача отворачивается от тебя, и твоя жизнь накрывается медным тазом. Как у того бестолкового пацана, лежащего передо мной. Лишь одна бестолковая ошибка. Со мной не так. Моя жизнь — сплошная их череда, вплоть до этого момента. Ему же хватило одной… и конченая «система правосудия» послала его за решётку. Это было неправильно.

Блин, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь сделал с моим братом то, что я собирался сделать с тем парнем. И это меня останавливало. Не знаю, сколько я так простоял, но уже начинал терять запал. Возвращаться к тому состоянию, в котором ещё одна дрочка сдержала бы меня. Просто надо подрочить подольше. Помедленнее. Вдумчивее. На самом деле, я уже практически лёг обратно на нары и приступил к делу, когда он перевернулся на спину, обнажив одну ногу. И она была белая. И гладкая. И почти без волос. И так похожа на ногу Конни, что я навалился на него сверху, не успев моргнуть и глазом.

Я зажал ему рот рукой прежде, чем он успел что-то сообразить, и прижал к горлу рукоятку пластиковой вилки, заточённую до остроты, при которой можно было резать бумагу. Он начал сопротивляться, и я вдавил её в шею. Порезал кожу, немножко. Тогда он успокоился.

— Радуйся, что это всего лишь я, — сказал я, очень тихо и злобно. — А ведь мог бы запустить сюда целую дюжину других и отдать им тебя. Даже получить за это ништяков.

Потом я убрал ладонь от его рта и спустил шорты — нет, разорвал их. Услышал треск ткани и почувствовал, как член шлёпнул по руке. Я его откинул.

— Не надо, мужик, — всё шептал и шептал он. — Прошу. Я не такой. Никогда раньше этого не делал…

— Заткнись! Скажешь хоть ещё одно ёбаное слово, и я воткну тебе это в башку. Ясно?

Он кивнул и, мелкий слюнтяй, начал пускать нюни, совсем как девка. Бля, я не рыдал, когда меня в мой первый раз на зоне обработали и спереди, и сзади три мексиканца, хотя был гораздо моложе, чем этот педик. И это меня выбесило.

Он принялся переворачиваться на живот, но я его остановил. До этого мне так не понравилось, поэтому, возможно, если я трахну его так, как обычно трахаю бабу, будет лучше.

Я раздвинул ему ноги своими коленями и нащупал дырку. Он весь трясся, настолько был напуган. И что-то шевельнулось внутри меня. И мне это понравилось. Понравилась власть, которую я почувствовал. Сила. Контроль. Свободной рукой я закинул его ноги себе на плечи — на сто процентов убедившись, что вилка всё ещё прижата к его шее — потом приставил к нему хер. Он опять начал сопротивляться, но я опять его порезал. Неглубоко, просто, чтобы дать ему понять, что я не шучу. Потом сказал:

— Молчи в тряпочку, сука. Завопишь, или завизжишь, или ещё как-нибудь дашь знать, что я тебя трахаю, — и ты, блядь, покойник.

Протискиваться в него было тяжело: задница была словно замороженная. Я смочил всё слюной, и даже так пришлось прикладывать усилия, но как только головка оказалась внутри, остальное проскочило с лёгкостью. Он судорожно ухватил ртом воздух, потом заохал и застонал, и всё извивался, пытаясь отползти назад, но я держал его очень крепко. Он изо всех сил старался не закричать. Но у него не очень-то получалось, поэтому я содрал с него футболку и запихнул в рот, и он прикусил её, чтобы сдерживать голос. Тогда я весь сосредоточился на толчках, потому что хотел побыстрее с этим покончить.

И не стану вам врать, проталкиваться в него вот так, а потом трахать — было приятно. В сто раз лучше, чем с первым парнем. Я наконец понял, почему мужики говорили, что правая рука после такого уже не канает. В том, чтобы находиться внутри другого человека, когда ты в натуре этого хочешь, есть что-то, усиливающее удовольствие в десятки раз. И, походу, мозг мой совсем улетел. Вернул меня в тот последний раз, когда я трахал Конни, как раз перед тем как попасться. И на минуту я подумал, что она здесь… если это имеет хоть какой-то смысл. Типа как… я смотрю на него, и на секунду мне кажется, что это она. Скорее всего, так получилось из-за темноты и теней, и полосок света, тянущихся от ламп с коридора, но я мог бы поклясться, что вижу её. Вижу её тело под собой. Понимаете, я… короче, его грудные мышцы были круглые и плоские и не выдавались вперёд. Я даже показал ему пару упражнений в зале, которые помогли бы сделать их более налитыми, немного накачать: часть лапши на уши под названием «доверься мне». Но в темноте они слегка походили на сиськи Конни, клянусь богом. Ну типа как… типа она лежит на спине, и они типа как растеклись по бокам. Только не такие мягкие — бля, я не ебу, как это описать; я просто увидел её, когда увидел их. И в следующий миг поймал себя на том, что присосался к его сиськам, как будто бы к её.

Понимаете, именно так я трахаю жену: её ноги на моих плечах, я внутри, мой язык на её сиськах, и я долблю её. Сначала медленно, потом быстрее и жёстче, доводя нас обоих до разрядки. Она говорила, что со мной кончала мощнее, чем со всеми предыдущими парнями, и я знаю, что не пиздела, потому что она обожает потрындеть, когда её трахают. Может быть, поэтому до того момента со всякой гопотой я предпочитал орал: не хотел, чтобы мелкие мудилы что-то там тявкали, или стонали, или вопили, или ещё что. Может быть, поэтому засунул футболку в рот этому слабаку: просто чтобы он не разболтался.

Вот только это ничем помогло. Он скулил всё время, пока я его обрабатывал. Но не то что бы мне это мешало: вот насколько меня затянуло. Серьёзно, вам никогда не понять, как сильно мне было хорошо. Как сильно ощущалось, будто я снова с Конни.

Потом я перешёл от одной сиськи к другой, и он на секунду растерялся. Попытался выкрутиться из моей хватки, но я порезал его ещё раз, и он замер. А я продолжил сосать, просто чтобы показать, кто здесь главный.

Потом я почувствовал, как что-то упирается мне в живот, и в натуре охренел.  У него, блядь, вставало! Пиздец, я не мог в это поверить. Не мог и он.

Я остановился, и немного отстранился, и взглянул на него:

— Чё за херня? Ты чё, пидр?

— Нет, — прошептал он. — Я раньше никогда. Никогда.

— Пиздишь, тварь, — прошептал я в ответ. — Тебе нравится. Я чувствую, что нравится.

— Не, мужик, мне больно, — простонал он. — Прошу, закругляйся уже.

Я заржал и начал входить в него медленнее и глубже, вынуждая реально всё прочувствовать. Давай, блядь, скажи, что ещё мне делать, мелкая сучка. Он едва ли не всхлипывал, умоляя меня поскорее закончить. А я всё продолжал и продолжал. А его хер продолжал требовать к себе внимания. Пару раз я отпихивал его от себя, но он всё равно возвращался, и больше, чем прежде. Тогда я сделал нечто, чего не делал никогда, — я схватил его. Схватил его ёбаный хуй. Дёрнул, убрав в сторону, и продолжил таранить зад. И по тому, как он завертелся, можно было подумать, что его хер трахает мою руку. Но я не отпускал.

По сей день не знаю, почему. Я никогда раньше не помышлял о том, чтобы взяться за чужой член, но от осязания того, как он бьётся о мой живот… как яйца трутся о мой лобок… как соски становятся острыми, почти как у Конни… мне хотелось всё больше и больше замечать его. Поэтому я обхватил этот член свободной рукой и держал так, будто владею им. Будто парень был полностью моим, и это служило тому доказательством.

Он попытался остановить меня, но я ударил его по лицу. Потом вцепился в пенис ещё сильнее. Сжал кулак, будто собирался совсем оторвать. Он всхлипнул ещё громче и умолял не делать этого. Умолял оставить его в покое. И потом он постарался вырваться, и я совсем улетел.

Я, блядь, владел им, прямо сейчас. Я был главным, и он ничего не мог сделать, чтобы остановить или сдержать меня. Чем больше он сопротивлялся, тем больше я чувствовал себя боссом. А потом он дёрнулся. Почти соскочил с члена, но я держал его мёртвой хваткой… а потом он взбрыкнул ещё раз. Насадился сильнее на мой хер. И залил всю мою руку. Всего себя. И я почувствовал, как его дырка обхватила меня так, что мне захотелось остаться внутри на целую блядскую вечность. Было… пиздец… как… охуенно… и потом я спустил в него. Ещё, и ещё, и ещё. Обмяк всем телом, почти отключился. Ощутил это каждой клеточкой, от яиц до сердца, и всё скатилось вниз по ногам, так же, как в первый раз с Конни. И я не хотел двигаться… хотя продолжал скользить туда-сюда, туда-сюда, чтобы растянуть крик в моей голове.

Ёбаный ты ж, блядь, в рот.

Прозвучит странно, знаю, но тот первый раз — первый раз, когда я так кончил с парнем — был таким же, как когда я впервые попробовал кокс. Клянусь богом, чувство умиротворения затопило меня до краев и вытеснило всё, ВСЁ остальное из моей головы. Я полностью забылся. Потерял над всем контроль, и был безумно этому рад. Почувствовал, как части моего тела сплетаются во всеобщем ликовании от того, что я только что сделал. Такого не было даже в первый раз с Конни. Чёрт, вообще в мой первый раз с девушкой, точка. Как будто бы плоть начала воспарять сквозь кожу. Будто бы сознание находилось не в мозге, а во всём теле. Один парень на воле как-то сказал мне, что французы называют это «маленькой смертью», и в тот момент я понял, что это значит. А ещё я понял, что убил бы, чтобы испытать её вновь.

Не помню, как остановился и вытащил; помню только, как спланировал  вниз и обнаружил его, в шоке смотрящего на меня. И я приложил все усилия, чтобы всё, что он увидел, — это лишь мою усмешку, обращенную к нему. Но, по правде говоря, вернувшись на землю, я в натуре струсил. Слишком мне, блядь, сильно всё понравилось. Первый раз я по-настоящему трахнул парня, и мне было лучше, чем с женой? Серьёзно, это в натуре вынесло мне мозги; но я не хотел, чтобы он что-нибудь заметил. Так что отстранился и вытерся его шортами.

— Ты был неплох, — сказал я ровным и спокойным голосом. — Держи рот на замке, и всё время, пока ты здесь, тебя буду иметь только я. Расскажешь кому-нибудь? Каждую ночь тебе в зад будут вставлять по десять мужиков, и у кого-нибудь по-любому будет СПИД. Так что не тупи.

Потом я залез обратно на нары и притворился спящим. Я знал, что он ничего не выкинет, но, на всякий случай, перестраховывался… слушал и ожидал движения. Но он оставался на нарах и лишь тяжело дышал, скорее всего, размышляя о моих словах. О том, что он сделал. С его стороны не доносилось больше ни единого писка. На следующее утро он вёл себя так, будто ничего не случилось.

Так же поступил и я. Всё лучше, чем думать о том, что я почувствовал с ним. Лучше, чем смотреть правде в глаза и признавать, как восхитительно мне было. И что этот факт для меня значил.

Я прожил с ним в одной камере все восемь месяцев его заключения — он вышел раньше срока — и ебал почти каждую ночь. И вынуждал его выстреливать каждый раз, когда хотел. Нет, не тупо каждый раз: каждый раз, когда хотелось мне. Чтобы показать, кто здесь главный. Решать, позволю ли я ему сегодня кончить или нет, давало мне чувство абсолютного контроля; в те ночи, когда ответ был отрицательный, я заставлял его ложиться лицом вниз и трахал так. И незнание того, окажется он сегодня на спине или на животе, потрахивало ему ещё и мозги. Конечно, ни один из последующих разов не был так же хорош, как первый, но парочка подобралась довольно близко.

Забавно, что мне стало любопытно, только ли он один кончает от того, что его трахают, поэтому, когда его выпустили, я экспериментировал над каждым парнем, который попадал в мою камеру, или просто над любым, который мне приглянулся. Пофиг, была ли это первая для него ночь на зоне или уже третья ходка; если я хотел, то брал его так же, как брал того парнишку — с ногами на моих плечах. И скажу я вам, когда я их трахал, с большинством из мелких мудил случалось то же самое, что и с ним. Почти со всеми, кроме нескольких, и из этих нескольких буквально лишь у одного-двух не встал;  но почему-то с теми, что были без стояка, я выстреливал раньше, чем с остальными, так что, скорее всего, мне просто не хватало времени, чтобы мой фокус сработал на них.

Короче, вот именно поэтому я знал, что слова тощезадого пидорка не такая уж и херня. Я точно знал, как изнасиловать натурала. И понял, что слегка скучаю по этому. Мысль эта реально напугала. В смысле — я натурал, знаете ли. Я ебал парней только в Мид-Стейте, так что это не считается. Вообще не считается. Там тюрьма, и ты делаешь всё, что нужно, чтобы удовлетворить свои потребности. Но скучать? Жалеть, что больше этим не занимаюсь? Это… Это был какой-то бред сумасшедшего. Остановило меня на полуслове. Я задумался, стоит ли мне лучше поставить бухло на стойку и уйти. Свалить, пока я не начал развивать мысль, которая приведёт меня обратно на зону. Но пиво было такое холодное, а пидоры ещё до конца не созрели. И я ещё не был готов вновь увидеть Конни. Так что я забил, выдавил из себя лыбу и наехал на Уэйна:

— Ты ни хера не знаешь, о чём говоришь.

Уэйн посмотрел на меня как на отброс, кивнул своей толстой пидорской головой и презрительно ухмыльнулся:

— А ты кто такой? Мастерс и Джонсон?³

³Уильям Мастерс и Вирджиния Джонсон — американские сексологи второй половины XX века.

Мне на секунду захотелось дать ему в его пидорскую рожу, чтобы он подавился его пидорскими зубами, но я знал, что это перекроет поток пива и, скорее всего, отправит меня в тюрьму, потому как я был на испытательном сроке. И тогда я приблизился к нему и прошептал:

— В душе не ебу, чё за «Мастерс и Джонсон», но знаю наверняка, что происходит с мужиком, когда я его трахаю, — у него встает, и он кончает. Каждый раз.

Да знаю, знаю я немного напиздел. Но, блин — приукрашивать свои умения никогда не помешает, особенно когда занимаешься рекламой.

Походу, я произнёс это более злобно, чем планировал, потому что Уэйн совсем затих. Будто бы я сказал, что собираюсь отрезать ему яйца или что-то вроде того. Он растерял весь свой пыл и желание ухватить мой хер — но малыш Ленни — его глаза просто заполыхали огнём. Он склонился ко мне и сказал:

— Откуда ты знаешь? Ты сидел?

Я выдержал драматическую паузу, потом кивнул и ответил:

— Два раза. Один раз в окружной тюрьме. Один раз в Мид-Стейте.

— Тебя там насиловали? — спросил он.

— Я чё, блядь, похож на того, кого может трахнуть какой-нибудь педрила, если я не захочу? — язвительно ухмыльнулся я, потом подмигнул ему. И он попался. С лёгкостью заплатит мне три сотни, чтобы я зажал его, содрал трусишки и вогнал хер в зад. Мелкая шлюшка.

Уэйну пришлось отползти на другой конец стойки, чтобы вновь обрести голос:

— Ладно, у тебя есть кое-какой опыт в тюремных стенах. Но там всё по-другому. У мужчин нет выхода.

Я загоготал:

— Ты, походу,  смотрел эту поеботу — «Дни нашей тюремной жизни» на ёбаном HBO, да? Конни раньше смотрела, чтобы понять, через что мне приходится пройти. Оно пиздец какое убогое. Будто бы слащавые, оторванные от реальности «артисты кино» хоть каплю понимают, какова жизнь на зоне в действительности.

— Конни? — спросил Ленни.

Упс! Не надо было втягивать её в это. Я быстро улыбнулся и ответил:

— Бывшая. Бросила меня, когда узнала, что я… кхм, занимался этим с другими. И с правой рукой.

— Не верю, — сказал Уэйн. — Может быть, тебе и удалось принудить пару молодых ребят, но в плане практических исследований грош этому цена.

— Говори по-английски, мудила, — рявкнул я.

— Он сказал, что ты не считаешься…

— Я знаю, чё эт, блядь, значит, — перебил я. — Я не дебил. Но он говорит умными словами, чтобы скрыть, что пиздит. И всё это пиздёж. «Практические» исследования. Какой-то задрот выходит на улицу, опрашивает каких-то парней и решает, что всё, блядь, понял, хотя другой задрот задал те же самые вопросы другим парням и получил другие ответы. Хочешь знать, что понял из своих «исследований» я? Когда я трахаю мужика — неважно какого, голубого или натурала, молодого или старого; неважно, беру я его днём или ночью; неважно, знает ли он меня или никогда раньше не видел; неважно, доверяет ли мне или всячески избегает — когда я сую хуй ему в очко, у него встает, и я заставляю его кончать. И делаю я это, просто чтобы его поиметь.

— Заценить каламбур? — хохотнул Ленни.

Вообще-то, нет… Но надо отдать ему должное за наблюдательность. И хихикнуть. Походу, я могу быть весельчаком, даже когда не пытаюсь. Но старина Уэйн — он даже и не думал сдаваться.

— О, я тебя умоляю, — произнёс он. — Это невозможно. Некоторые мужчины слишком испугаются даже эрекции, не говоря уже об эякуляции.

— И кто тебе такое сказал? — спросил я. — «Ньюсуик»?⁴

⁴«Ньюсуик» —  американский новостной журнал.

Уэйн так зыркнул на меня в ответ — клянусь богом, будь мы в тюрьме, я бы ему врезал. У него было такое выражение лица типа «Я знаю, чё у тя, блядь, в башке», за которое обычно получают нож под ребра. И, походу, он не собирался его показывать, потому что уже через секунду оно исчезло и сменилось на «Да как скажешь». Тогда-то я и услышал тот самый колокол в моей голове, не громкий, но услышал. И вот я уже размышляю, не думают ли эти ребятки, что могут напоить меня, увезти к себе на хату и пустить в ход как какую-то подзаборную шалаву, которую они развели. Может быть, они уже цепляли так парней из Санта-Моники и употребляли их. Может быть, вот к чему был весь этот пиздёж и болтовня — разузнать, сойдёт ли им это с рук. Серьёзно, я знаю, такое случается.

В Мид-Стейте я познакомился с одним мужиком, который прокручивал ту же схему с педиками в Хьюстоне. Хватал их на улице в голубом районе, связывал и трахал в кузове своего фургона, потом выкидывал через пару кварталов. Никто не мог его толком разглядеть: обычно все запоминали лишь цвет машины. И даже если один-двое обращались к копам, его всё равно никто по-настоящему не искал. Ещё бы. Если ты не принадлежишь к среднему классу «образцовых» граждан или не жуёшь деньги жопой, копам насрать на всё, чё там с тобой, блядь, происходит. Для них это лишь лишние проблемы, а проблем у них и так хватает. Спросите любого копа: он разноется на полдня, как много всякого дерьма ему приходится разгребать, и что несчастнее его нет на целом белом свете. Ебаные эгоистичные сосунки.

Короче говоря, того мужика не поймали до тех пор, пока он не выкинул этот номер с очередным педиком, но уже в Сан-Франциско. Он спалился, когда вышвыривал полуголого и избитого парня из фургона, и за ним погналась целая толпа разъярённых трансов. В женских шмотках! Но всё равно, как потом он понял, его посадили лишь потому, что отец парня, которого он выебал, был одним из этих «Мой сын гей, и я им горжусь», да к тому же судья. Ни один коп или прокурор не станет ссориться с человеком, который может вести твоё следующее дело. Так что он получил «от двух до пяти», и теперь должен до конца своих дней регистрироваться как лицо, совершившее преступление на сексуальной почве.

— Как будто эт чёт меняет, — сказал он мне. — Да будь я по-прежнему в Техасе, то в худшем случае отделался бы условно-досрочным. И думаешь, когда я выйду, кому-то вдруг станет не похер на то, что я делаю с кучкой голубых? Ага, блядь. Не когда власть в этом ёбанном штате в руках республиканцев.

Слышал, полгода назад его выпустили. Интересно, сейчас он в Хьюстоне?

Но то, что я знал этого мужика — и держался от него подальше: не потому что боялся, а потому что не хотел проблем, которые бывают от таких, как он — навело меня вот на какую мысль: «Кто знает, может, они в натуре думают, что у них получится провернуть со мной такое. Может, на самом деле, всё идёт к этому». А если не такое, то что-то вроде такого. Забавно будет посмотреть, как два пидораса средних лет попытаются всё обстряпать. И можно будет немного повеселиться. Посмотрим, кто здесь реально главный. Посмотрим, что случится, когда они узнают, что я уже давно всё пронюхал. Ну ладно, мудилы, теперь я понял, что могу поиграться. Твою мать, да я знаю, что это за игра.

 И я улыбнулся Ленни и сказал:

— Бля, а старина Уэйн всегда такой душный?

— У него был тяжёлый год, — ответил Ленни. — Расслабится, когда выпьет пару отвёрток.

Потом он взглянул на меня и добавил:

— Естественно, дома у нас есть всё для всяких коктейльчиков. Зачем зря спускать здесь деньги, когда их можно потратить по-другому.

Я уловил намёк.

«Мы купим тебе столько бухла, сколько надо, но если хочешь налички, то скоро уже ничего не останется».

Я ещё раз улыбнулся, и хорошенько потянулся, сверкнув грудными мышцами и плечами, и сказал:

— Не люблю коктейльчики. Мне достаточно приличного пива в холодильнике.

— Любишь ледяной «Бекс»? — спросил он.

О, это волшебное слово — «Бекс». Старина Ленни пошёл ва-банк и сорвал куш. Я решился.

«Посмотрим, как пойдёт дело с этими мудилами».

И я опять улыбнулся ему… а потом Уэйну. И он тоже вроде как улыбнулся, и мы ушли втроём.

Вспоминая этот момент, могу сказать, что даже тогда я ещё не совсем был уверен в том, что мне стоит идти с ними. Колокольчики в моей голове по-прежнему звенели, настаивая, что я  совершаю ошибку. Что я должен вернуться домой к жене, поскандалить как следует, трахнуть её и успокоиться. А Конни — в ней много хорошего. Серьёзно, не так-то много баб не бросят тебя за шесть лет тюрьмы. Она даже находила мне подработки на площадке — плотником или ещё кем-нибудь таким — но потом съёмки кончались, и она с трудом могла отыскать работу и для самой себя. Ой, у неё всё было бы неплохо, если бы не тупой хуй — её муженёк — вечно тянущий её вниз, но она никогда не гнала меня. Кроме тех случаев, когда злилась, но даже тогда это больше походило на «ты будешь уже, наконец, помогать мне, мразь». Поэтому даже тогда я понимал, что пускаю под откос то, в чём действительно нуждался — нет, то, что на самом деле хотел. Но, как и положено огромному тупоголовому идиоту, коим я являюсь, я поплыл по течению за Ленни и Уэйном, чуя пивчанское и пару банкнот. Поплыл так же, как плыл свою жизнь. Поплыл прямиком в ад.

Ну что за ёбанный дебил.