Глава седьмая

Я впервые оказался в сарае Уэйна. Бля, да я впервые оказался на их заднем дворе. Говоря о переделке, он показывал территорию через стеклянные раздвижные ворота, за которыми виднелась открытая веранда фута два шириной да двухдюймовый клочок травы между забором и самим домом. При желании внутрь влезли бы две легковушки, и, походу, раньше его использовали как гараж. На внутреннюю сторону участка выходили два окна и одна дверь. Противоположная стена, со стороны улицы, была полностью из монолита, поросшего плющом. Она стояла, скрючившись, в углу двора, будто бы подпирая изгородь и мозоля собой глаза. В целом всё выглядело симпатично и по-простому, почти по-домашнему. Не как тюрьма. Но, блин, — именно ей этот сарай и станет.

Ворота проехались вправо, и слева нас встретила дверь, уже приоткрытая. Уэйн проводил меня к сараю, по пути перетягивая горло Шэйза банданой, чтобы тот не рыпался. Ленни оставался позади, придерживая створки, но как только мы прошли в сарай, задвинул ворота и присоединился к нам.

Не знаю, чего конкретно я ожидал, когда Уэйн рассказывал мне, что собирается там сделать — но от увиденного залип на месте. Сначала я заметил койку — здоровую, нелакированную кровать на четырёх столбиках, до упора вжатую в стену, с матрасом, покрытым замызганной простынёй на резинке, и всё. К каждому столбику цеплялись наручники, аккуратно и с любовью разложенные по углам, в предвкушении запястий и лодыжек Шэйза. Между двух верхних, над изголовьем кровати, торчал толстый штырь, к краям которого крепились кожаные ремни, чтобы время от времени заводить руки Шэйза над головой. Я притормозил и пару раз моргнул от видимой жёсткости всей конструкции.

Следом я увидел тяжёлый стальной трос, висящий в центре комнаты, с недозащёлкнутым кольцом на конце. Он проходил сквозь два крюка на потолке, потом обвивался вокруг чего-то типа катушки, прикрученной шурупами к полу в углу напротив кровати — так регулировалась высота подвеса. Ещё здесь стоял массивный деревянный стул, а рядом с ним — металлические ко́злы фута четыре высотой, обитые кожей. И верёвка, лежащая спиралью на полу. И несколько рулонов кускового поролона. Всё в идеальном порядке.

Стены были залиты бесформенно вспухшими клочками разноцветной пены: серой, жёлтой, розовой, белой — да какой угодно — и не только стены, но даже окна. И даже потолок. Обе камеры — и Ленни, и Уэйна — уже установили на штативы: одна стояла на небольшом подиуме, а вторая — в ближайшем ко мне углу. И свет они сделали очень ярким. Походу, единственным, что не давало помещению превратиться в одну большую духовку, был кондёр, врезанный в стену и шурующий вовсю.

Вообще, всё это типа не было совсем уж внезапно — я видел бондажные газетёнки, от которых Уэйн спускал в штанишки, видел его графики и схемы — но этот извращенец, походу, принимал меня за полного да к тому же слепого дебила. Потому что стоило мне оглядеться, как я тут же сообразил, что всё в том сарае — не новое. Ни одна блядская хреновина. Деревянные столбики — потёртые, со следами от наручников, ездящих вдоль. Металлический штырь — с парой борозд. Хромовое кольцо — поцарапанное. Блестящий слой на ножках ко́зел — местами облуплен. Сам пол был с проплешинами от стула, который волочили туда-сюда: краска потускнела и кое-где соскоблилась. Они уже использовали это помещение, не раз и не два.

Я вдруг почувствовал себя в натуре… стрёмно. По мне типа как поползли мелкие кухонные муравьи, вверх и вниз, по рукам и ногам, и по всему телу. Что-то тут было не так — абсолютно, блядь, не так — и мне захотелось просто взять и свалить оттуда нахуй, но я никак не мог пошевелиться.

Уэйн заметил, что я туплю, и указал на кровать.

— Брось его сюда и пусть пока полежит. Хочу растянуть удовольствие.

Я посмотрел на него. Потом на кровать. Потом вспомнил, что несу Шэйза, а тот, хоть и не вырывался, пушинкой всё равно не был. И я добрёл до койки и уронил его матрас. Он спружинил животом и принялся переворачиваться — походу, пытался устроиться поудобнее, прекрасно понимая, что уже никуда отсюда не денется. Я на секунду задержал на нём взгляд. Увидел, как он ощутил, что оказался на кровати, и как до него дошло, что сейчас будет. Что сто процентов сейчас будет. И… И нужно отдать ему должное: он не сдался. Поелозил по простыне, поднял себя в сидячее положение, постарался что-нибудь рассмотреть под повязкой, потом, торопливо и проглатывая слова, погнал:

— Стойте, стойте, вы не понимаете. Я — коп. У меня очень плотный и строгий график. Меня очень скоро хватятся. Кто-нибудь наверняка запомнил ваш фургон, и они расскажут полиции, и вам будет в десять раз хуже, если вы хоть как-то навредите мне, если вы хоть что-нибудь со мной сделаете. Так что, отпустите меня, прошу. Не будьте дураками. Я просто уйду. И всё будет путём. Хорошо? Хорошо?

Уэйн тупо ощерился, и меня вдруг словно обдало ледяной океанской волной. Вся эта идея, весь этот план, весь этот сарай — месть копу не имела к этому ни малейшего отношения. И не одиночество, и не лицемерие нашего общества, и не несправедливость, проявленная к ним. И вынудить гомофоба, типа Шэйза, получить удовольствие от того, что он, по его словам, ненавидит — всё было враньём. Всё… Вот это вот всё… для Уэйна и Ленни это были лишь очередные потрахушки. Тупо секс.

Как же, блядь, я раньше этого не замечал? Сука, ну неужели меня настолько ослепила собственная жажда мести? Я сознательно отказывался врубаться, что меня, походу, использовала парочка маньяков, чтобы заполучить мужика, которого им самим никогда не поймать? Я до такой степени еблан?

Я взглянул на Уэйна и увидел его, словно впервые. Он стоял рядом с кроватью и просто пялился, как Шэйз барахтается и порет одну и ту же хуйню, снова и снова, снова и снова. И лапал себя за грудь и за пах. И за стояк — он чётко вырисовывался в его штанах. Ленни стоял с другой стороны и едва ли не облизывался. В их глазах не были ни ненависти, ни обиды, ни страха, ни растерянности — одна только пустая похоть.

Вот и всё. Эти обмудки использовали меня — нет, использовали мой гнев — чтобы опорожнить свои яйца, и всё. Ни хрена больше. Я внезапно задышал чуть ли не в унисон с Шэйзом, и мне стало почти жаль его.

Ох, блин, как же мне было надо свалить оттуда.

Я начал пятиться к двери, медленно и типа ни в чём не бывало, но Уэйн заметил и приблизился ко мне с вопросом:

— Что такое?

Я на мгновение застыл… потом промямлил:

— Мне… Мне надо выпить. Или просто подышать. Типа того.

Уэйн смерил меня взглядом:

— Ты же не собираешься дать задний ход? Не сейчас.

— Не, мужик, — пробормотал я, еле ворочая языком. — Просто… Комната — она меня нервирует. Окон нет. Дверь одна. И ещё камеры.

— Напомнило тюрьму? — готов поклясться, что в этот момент его глаза блеснули. — Понимаю. На веранде стоит холодильник с ледяным «Бексом» как раз для тебя. Пойди выпей одну. Или парочку? Покури. Расслабься. А мы пока всё подготовим.

Я кивнул, лишь бы скорее убраться оттуда. Лишь бы не слышать голос Уэйна. Лишь бы не слышать бесконечные мольбы Шэйза. Дошёл спиной до двери, отыскал на ощупь ручку и вывалился наружу. Уже с улицы увидел, как Уэйн повернулся обратно к кровати и сказал Шэйзу:

— Не надрывай зря голосок, прелесть. Ты теперь наш.

Спотыкаясь, я поднялся на веранду и попытался успокоить голову. Блин, да успокоить хотя бы дыхание. Нашёл холодильник, отвинтил крышку с «Бекса» и залпом заглотнул. Даже не понял как. Взял ещё одну, выплеснул половину в желудок и сделал глубокий вдох. Потом прислонился к колонне и постарался собраться. Постарался перестать трястись.

Понимаете, тут такое дело — и сейчас не время врать — я… Я и в самом деле, по честноку, хотел выебать Шэйза. Глубоко внутри я этого хотел. И да, одной из причин переть до конца было желание отомстить за всё дерьмо в моей жизни. Что-нибудь разорвать. Но была ещё одна. Мне… Мне начало нравиться засовывать хуй в очко мужику. Начало нравиться, как яйца трутся о мой лобок. Начало нравиться, что я могу довести его до разрядки, особенно когда ему самому не хочется. И из-за этого я стал по-другому смотреть на парней. Помню, что в тот вечер, когда Шэйз ушёл, я обратил внимание на его сочный зад.

Тогда я сказал себе, что всё лишь потому, что я хочу его поиметь, но на самом деле за этим стояло большее. То же самое относилось и к альфачу у того навороченного клуба. Да, мне хотелось сделать ему больно, но в то же время хотелось… хотелось держать его в руках. Хотелось, чтобы он стал моим. Оба они были привлекательны внешне. Из-за этого я с ещё большим наслаждением охотился на них. Потому что испытывал желание. Потому что испытывал потребность. Если в этом есть хоть какой-то смысл. Да ещё этот ебучий сарай. И всё приготовлено для того, чтобы я вытворял всё, что, блядь, захочу. И яснее, блядь, ясного, что приготовлено оно чисто для секса. При виде всего того барахла до меня вдруг дошло, что делал я это — отчасти сознательно — просто чтобы быть с ними. Во что бы то ни стало. И мне срать, до такой степени угроблю я Шэйза. Потому что всей этой нихуя непонятной кашей стояло то, как сильно мне нравится держать в руках мужчину, пусть даже и насилуя его.

Да что, блядь, со мной такое?! Это же какой-то пиздец! Я… Я… Я натурал! Сука, я натурал!

Да ведь?

Бля, до того, как ссаный Пако вместе со своими пацанами обработал меня в Каунти, я был только с бабами. Мне нравились только бабы. Хотел я только баб. Ни разу даже не думал о том, чтобы завалить парня. Я обожал — обожаю — как женщины двигаются и пахнут, как их изгибы ложатся в мои руки, и как совпадают они с моими. Я обожал — обожаю — проскальзывать членом в киски, облизывать титьки и чпокаться до рассвета. Мы с Конни, да мы могли бы книгу написать о сексе между мужчиной и женщиной. Ё-моё, да иногда я кончал, просто смотря на тёлку, если та была что надо. Типа Конни. Но после Мид-Стейта…

Бля, надо признать, что проведя там шесть лет… Я дошёл до того, что мне стало вполне себе в кайф со своими сучками. Да знаю, знаю, — я принуждал их заниматься со мной всяким. Но они были норм. Всё было норм. Ощущения были ничуть не хуже, чем с девкой. Получается, я пидор? Пако… блин, ёбаный Мид-Стейт сделал из меня голубого?!

Нет. Нет, Курт, не тупи. Помнишь свой первый раз? Первый раз, когда ты трахнул парня? Ты же вообще не кончил. Точнее, ты закончил, но не кончил. Если в этом есть хоть какой-то смысл.

Да. Да, есть. Потому что не то что бы я давно намыливался: тогда всё случилось само собой. Я уже полгода пахал в прачечной, когда пара братков словила свеженькое мясо — даже не мелкого гопника — а целого мужика лет под тридцать, севшего вроде за растрату, но он был белый, а братки обожают иметь белых. Они отволокли его за машинки, и один чёрный — Шамар? — увидел, что я их заметил. Сказал, чтоб помалкивал, и тогда мне тоже дадут разок.

Тогда я ещё выживал за счёт правой руки, поэтому не то что бы заплясал от счастья. Просто ответил:

— Да не, не надо.

Шамар ухмыльнулся:

— Ладно те, Курт, чё прям, даже не попробуешь? Типа, бля, тут это ваще нихуя не значит.

— Угу, но не для пацана, которого опускают.

— Он теперь не пацан. Его теперь называют «товаром широкого потребления».

Я чёт выпал. Отсмеявшись, спросил:

— А когда я там отвернусь, ты и меня сделаешь товаром?

— Бля, мужик, — показал тот зубы, как дворняга, — если я так сделаю, мне придётся тебя порешить. И ты белый, так что это игла. А если не порешу, то всё оставшееся время буду оглядываться. Я же вижу, как ты тут обустраиваешься, как быстро всё всекаешь. Ты типа как прирождённый зэк. Короче, ты скоро сам во всё врубишься.

— И чё это, блядь, ваще значит?

— Да ничё, мужик. Не хочешь — не надо. Ладно, меня уже ждут.

Он пошёл за машинки, но я его остановил. Последние дроч-сеансы не очень-то меня удовлетворили, врать не стану, поэтому во мне проснулось любопытство.

— Стой, стой… То есть, типа, это прям поможет? И прям можно кончить?

— А зачем, ты думаешь, мы это делаем?

— Чтобы поиметь беляша хоть как-то.

Взгляд его похолодел. Я напрягся и, на всякий случай, приготовился. Но тот, немного подумав, заржал.

— Да, Курт, пиздеть ты, конечно, горазд.

— Говоришь прям как моя мамаша, когда та меня пилит.

Он заржал ещё громче и поманил меня жестом.

— Давай, братан, прост попробуй. По-другому никак не узнать, поможет или нет. И знаешь чё? Я даже дам те сорвать целку.

— Хз, мужик…

— Ты не сорвёшь, сорву я. Ему же будет лучше, если его откупоришь ты.

— Ой, не пизди, я видел тя в душе.

— Но ты не видел меня в боевой готовности. Не хвались началом, хвались концом. — Он со смехом завилял бёдрами. — Понял, да?

Я закатил глаза и покачал головой. Потом чуть потупил… и пошёл за ним.

Парень лежал на полу, лицом вниз, в закутке чуть пошире прохода — недалеко от места, где через несколько лет я зажму охранника — и держало его аж четверо братков. Им было в натуре тяжело, потому что страх придавал тому сил. И ссал он по весьма убедительной причине: пятеро отморозков уже успели постараться. Они до колен стащили с него штаны и трусы, и, походу, чёт запихали в рот, потому что ор его звучал сдавленно, а машинки заглушали то малое, что можно было услышать.

Шамар хлопнул меня по спине и сказал:

— Господа, у нас гость. И как по-настоящему щедрый распорядитель, я дарую ему право первого выстрела.

Братки загоготали, и один посильнее шлёпнул парня по заднице. Тот по-прежнему орал и по-прежнему вырывался, но у него по-прежнему ни хрена не получалось.

Шамар облокотился на стену — кажись, чтобы лучше видеть.

— Плюнь.

— Чего? — спросил я.

— Харкни и подмажь.

— А ты уже прям профи, да?

— А те прям надо знать?

Покачав головой, я расстегнул ширинку — ремень оставил застёгнутым, чисто для безопасности — вытащил хозяйство, пристроился и принял подарок. Парень корчился и визжал, но против пятерых мужиков не имел ни малейшего шанса.

Внутри него было неплохо, но мне пришлось включить фантазию на полную, чтобы вызвать в голове образ Конни. Ну и как бы дальше этого никуда не пошло, сечёте, да? Я как будто бы трахал руку — не, скорее даже, подушку. И когда кончил, просто вытерся, всё спрятал и пожал плечами.

— Пойдёт, но не моё, извиняйте.

— Да ничё, Курт, — ответил Шамар. — По крайней мере, ты больше не девственник. Спасибо, что растянул его для меня. — Он показал мне хер, и в голове у меня пронеслось лишь «уй-ё».

Они занялись делом, а я вернулся к работе. И задвинул этот эпизод, как нечто, что мне не зашло. До того богатенького пиноккио в моей камере.

Но вообще — и тут я впервые безо всяких складываю два и два — походу, тот самый первых трах открыл дверь во второй. А тот привёл ко всем следующим, и прямо туда, где я сейчас. Типа как «Б» идёт за «А», а «В» идёт за «Б». В смысле — у тебя есть потребности? Значит, ты придумаешь, как их удовлетворить. И, может быть, узнаешь, что то, как ты удовлетворяешь их сейчас, лучше того, ка ты удовлетворял их до этого.

Если в этом есть хоть какой-то смысл.

Ай, блядь, я пиздец как запутался. И пиздец как проебался. Так был занят обстряпыванием всей этой байды с Уэйном, и ссорами с Конни, и ишачиванием на ковырялок за жалкие крохи, и прогонами, что можно сделать с обещанными тачкой и налом, что толком даже не задумался, а что это значит для меня. Вот это. Чем это меня делает. Но тогда меня типа осенило. То был один из редчайших моментов, когда я был в состоянии увидеть настолько полностью, абсолютно, окончательно проебал свою жизнь. Начиная с дури, продолжая первым изнасилованием и заканчивая охотой за Шэйзом. Меня затошнило. Я всё пытался убедить себя, что ещё не поздно остановить несущий на всех парах локомотив, внезапно вынырнувший из-за угла. Но нет. Поздно.

Я допил бутылку и открыл новую. Потихоньку начинало отпускать. Физически. И разум постепенно проваливался в пустоту — в мою зону комфорта. От пива в голове появлялось приятное жужжание — странно для меня после всего двух.

Тут я вспомнил, что на мне до сих пор лыжная маска. Сорвав её, я протёр лицо. Мелкие кухонные муравьи отступали, и я наконец-то смог оглядеться. Увидел, как небо заносит тучами и как поднимается холодный ветер. Может быть, они принесут дождь. Обычная июньская погода: сегодня — жара, лужи по колено — завтра. Но я люблю дождь. Он чистый. Под дождём я сам себе кажусь почти чистым.

Внутри сарая что-то грохало. Походу, Уэйн и Ленни уже начали веселиться. И пена на стенах, походу, тоже работала, потому что я ничего толком не разбирал за рокотом кондёра.

Отлипнув от колонны, я принялся слоняться по двору. Ко мне вернулась притупленность. Я вновь ни о чём не думал. Худо-бедно забылся. Правда, хуй вставать пока отказывался, но я больше не истерил. Что сделано, то сделано, Курт, дружище. Расслабься и получай удовольствие.

Внезапно дверь сарая распахнулась, и Шэйз вылетел наружу, как пробка, и понёсся на меня, как угорелый, и боднул башкой в грудь! Мы повалились на этот самый клочок травы, врезались в забор, и он вдруг как начал орать: «Полиция! Помогите!», — орать во всё горло!

Я действовал на автомате. Взобрался на него, попытался загнать руку под подбородок, но он кинул блок! Запястья были до сих пор обмотаны стяжкой, но ВПЕРЕДИ него! И он саданул меня ими в челюсть!

Мы укатились от забора, и я обхватил его за туловище! Тот забрыкался, стараясь отпихнуть меня, и всё звал на помощь, но я держал его в захвате, и его руки опять стали мне не страшны! Потом появились Уэйн и Ленни, сцапапали каждый по ноге Шэйза и изо всех сил прижали к земле! И тогда я смог перебраться ему за спину и заглушить крики одной рукой, не выпуская из захвата второй! И я напрягал все свои мускулы до самого последнего! Если бы руки его были развязаны, он бы ушёл.

Мы с трудом поднялись на ноги — Шэйз всё так же вырывался, как сумасшедший — и отнесли его обратно в сарай.

Всё это время он вопил:

— Отпустите меня, вонючие пидорасы! Спасите! На помощь! ПОЖАР! ПОЖАР! Пидорасы! Отъебитесь от меня! Суки! Полиция! На помощь!

Я сразу же захлопнул ногой дверь позади себя. Уэйн и Ленни подхватили верёвку и опять связали лодыжки Шэйза — чуть ли не со скоростью света. Когда тот больше не мог пинаться, они помогли мне поднять его руки над головой и продели стяжку на запястьях сквозь кольцо на конце троса. Потом потянули канат наверх и подвесили его за руки. Теперь он болтался над полом. Теперь он мог сколько угодно дрыгаться, брызгать слюной и крыть нас матом, но теперь он, блядь, точно никуда не денется.

Мне досталось больше всего — по крайней мере, на улице. У Уэйна тоже красовался зреющий фингал под глазом, а у Ленни шла носом кровь. И оба они были злы как черти.

— Какого хуя тут случилось? — гаркнул я.

Уэйн злобно зырнул на Ленни и объяснил:

— Мы привязывали ноги к столбикам кровати, сначала одну, потом вторую. Но Ленни перерезал стяжку, когда я ещё не до конца привязал первую. Он пнул Ленни и долбанул меня коленом по спине, потом быстро просунул руки под задом, и я ничего не успел сделать. Потом содрал повязку и бросился к двери. Я попытался его поймать, но он дал мне в глаз. И убежал на улицу. Он всё время орал, разве ты не слышал?

— Вообще ни хрена, — ответил я. — Бля.

Я перевёл взгляд на Шэйза. Тот висел, как кусок говядины на крюке: половина футболки оторвана, шорты съехали до середины ляжек, трусы задрались. Согнув руки в локтях, он подтягивался, стараясь просунуть кисть через растянувшийся под его весом пластик, но стяжка неумолимо косилась в противоположную сторону, а уцепиться за трос и забраться выше у него не получалось.

Все сомнения по поводу того, что мы собираемся сделать, рассеялись. Вспоминая об этом сейчас, я понимаю, что именно в тот момент полностью перестал управлять собой. Никаких тормозов. Никакой сдержанности. Никаких границ. Лишь раз оказывался я примерно в таком состоянии — когда потерпел крах с «Чедом»¹ и вгрызся в первое попавшееся существо.

¹Имя «Чед» и значит «альфач» на сленге.

Животное во мне почуяло кровь. Почуяло мясо. Оно любовалось и предвкушало. Его нельзя было остановить, даже если бы я попытался. Даже если бы хотел. Всё уже было предрешено. И все мои тревоги и вся та хуйня, по которой я парился, со свистом вылетели в трубу. То, что мне было нужно — нужно глубоко внутри — было для меня важнее в десять... нет, в тысячу раз, чем все мои мысли за всю мою жизнь. Все выводы и все умозаключения. Зверь… Лев… Шакал… неважно — его надо было покормить. Даже если это равно тюрьме. Даже если это равно аду.

Я схватил Шэйза за щиколотки и рванул вниз. Стяжка врезалась в запястья, и он вскрикнул. И всё никак не оставлял надежды пнуть меня, но теперь он был у меня в кармане. Я завёл руку под колени и навалился на него всем телом, добавляя веса на запястья. Да, ноги у него и в самом деле хорошие. Охуенные ноги. И теперь они мои. Я проскочил пальцами меж ляжек и придвинулся как можно ближе.

— Ты что вытворяешь, мразь? — спросил я низким, тихим голосом.

Шэйз рыкнул в ответ:

— Только попробуй меня тронуть, и я тебя убью, мать твою!

Я хохотнул и шлёпнул его свободной рукой по заднице:

— Ты уж определись, мразь. По-моему, мы тут не мать собираемся ебать, а отца. Или надо сразу двоих?

Я резко отпустил его. Тот закряхтел и застонал от боли в запястьях.

— Есть чем развести ноги? — спросил я Уэйна.

Он подал мне ограничитель для ног — штырь фута два длиной с мягкими ремнями на концах. Я взял его и мельком осмотрел. Пряжки давно потеряли блеск, а подкладка внутри была с вмятинами от частого использования. Улыбнувшись, я крепко затянул ремень на левой лодыжке Шэйза, подложив его же носок, чтобы не было лишнего трения. Тот продолжал сопротивляться, но Уэйн и Ленни поймали его за ноги и за туловище и держали по стойке «смирно».

— Вы чё, блядь, делаете?! — развыступался Шэйз. — Убить меня решили?! Лучше убейте! Если тронете меня, то лучше, блядь, убейте!!!

Я насмешливо оскалился и сказал Ленни:

— Держи правую под коленом.

Ленни сделал, как было велено, и я распутал верёвку на лодыжках. Естественно, тот тут же попытался нас пнуть, но на этот раз у него не было нужного размаха, и я без проблем обмотал ремнём щиколотку. Теперь и ноги его стали не страшны.

— Те нихуя не понравится, пидор, — злобно процедил Шэйз. — Я всё время буду вырываться.

Я молча подошёл к катушке и опустил его на пол. Тот едва смог достать ступнями до земли, и теперь старался лишний раз не дёргаться, чтобы сохранять равновесие. Мысли в его голове отматывали по десять миль в минуту. Он по-прежнему силился сообразить, как же нас уболтать. Молился, чтобы у него вышло.

— Слушайте, мужики, — начал он спокойно. — Я не голубой. Вам будет ваще не в кайф. Да послушайте же вы! Я — КОП. Если… Если вы это сделаете… Хоть один из вас… И если… Если вы меня убьёте, это тяжкое преступление. Мои друзья-копы придут за вами. И они вас НАЙДУТ! И это игла! Вам ВСЕМ! Не тупите!

В ответ я отошёл на пару шагов назад и приглашающе развёл руки в стороны, обращаясь к Ленни и Уэйну:

— Ну что, парни, окажете честь?

Уэйн хихикнул, цепанул зачуханную футболку Шэйза и разорвал. Исполосовал на ленты, сначала на груди, потом на плечах. Клочок за клочком. Не спеша и не торопясь, давая Ленни навести фокус камеры. На каждую сраную ниточку, опадающую на пол. А я просто стоял и смотрел, чувствуя, как огонь, полыхающий в моих яйцах, переползает на ляжки, расходится по животу, по груди, по рукам до самых кончиков пальцев и обжигает глотку. Как вспыхивает лицо при виде торса Шэйза, обнажаемого для меня. Он выглядел как ритуальная жертва на заклание — на заклание мне. И как же мне это нравилось.

Следом Уэйн пробежался открытыми ладонями по его груди. Шэйз быстро сглотнул, стараясь не терять контроль над дыхалкой. Я толкнул Уэйна в бок, показывая, чтобы он убрался ему за спину. Он послушался, но потом обвил Шэйза сзади и продолжил играться с его сиськами, от чего тот поёживался всем телом.

Я оглядел его с ног до головы. Да, такой пресс был мечтой любого парня — твёрдый, но не до безобразия. С подкаченными грудными мышцами над ним. С волосами, поднимающимися и опускающимися в такт дыханию. Ни за что на свете не смогу я видеть в нём никого, кроме мужика, но меня это больше не колыхало.

Странно, но от его идеальной внешности я почему-то взбесился. От того, как легко она ему далась. Но в то же время я возликовал от его совершенства. От того, какой он настоящий. И у меня в голове не возникло никакого сумбура. Значит, так всё будет — может быть, так оно и должно быть. Хз. Всё казалось каким-то нереальным. Я дотронулся до волос на его груди — пропустил между пальцев — просто чтобы убедиться, что это не плод моего воображения. Он попытался извернуться.

— Нет! Это же изнасилование! — выдавил он. — Похищение. Копа. Федеральное преступление. ФЕДЕРАЛЬНОЕ, блядь! Прошу, прошу, одумайтесь.

Я обошёл его и отпихнул Уэйна, чтобы как следует всё рассмотреть. Тот посторонился, пожирая меня своим жутким боковым взглядом, но мне было всё равно. Всё моё внимание принадлежало Шэйзу.

Жопа его была налитая, но не то что бы прям круглая. И, блин, даже расставленными его ноги смотрелись великолепно. Крепкие, сбиты́е, хоть их и портили шорты, болтающиеся в районе ляжек. Вообще, именно от того, как резинка трусов типа как съехала и скрутилась на булках, оголив белую полоску незагорелой кожи, хер мой в натуре проснулся. Мне захотелось увидеть его девственные трусишки. И я отодвинулся и кивнул Уэйну.

— Шорты.

Тот взялся за его мешковатые шорты и разодрал. Шэйз вопил всё время, пока Уэйн растаскивал их на лоскуты. Сначала одну ногу, потом вторую. Молния пошла в ход последней. А потом он стоял там: руки вздёрнуты над головой, ноги разведены штырём в стороны, из одежды — лишь кипельно-белые трусы — и я хотел его, как не хотел ничего в жизни.

Я знал — не видел, но знал — что Ленни снял камеру со штатива и настроил на меня зум. Усмехнувшись, я медленно провёл рукой по спине Шэйза, от линии роста волос до верхушки задницы. На ощупь он был холодным. Дрожащим. Влажным от пота. Я будто бы трогал оголённый электрический кабель.

Расстегнув ширинку, я выпустил хер на свободу. Он уже почти встал, но ещё не до конца. До тех пор, пока я не скрылся за спиной Шэйза и не коснулся им белоснежного хлопка, натянутого на зад — тогда он запульсировал и забился. Шэйз дёрнулся и попытался мелкими шажками отползти вперёд, но я обнял его за талию и крепко прижал к себе.

Ох, блядь. Твою ж мать. Я владел им. Сердце моё едва не выскакивало из груди, настолько приятно было держать его, будто проваливаясь в отлитую специально для меня форму. Чувствовать, как он дрожит. Чувствовать вкус его пота. Чувствовать запах его волос. Ох, блядь, он был мой, целиком и полностью. И я им владел.

— Не надо, — пробормотал тот. — Пожалуйста, не надо. Не делайте этого. Я никогда раньше таким не занимался. Никогда.

Я плавно спикировал членом меж его ног и упёрся головкой в яйца. Дыхание того остановилось. Он ещё сильнее затрясся в моих руках. Я слышал, как колотится его сердце рядом с моим. Положил голову ему на плечо — в ложбинку между плечом и шеей — и прошептал прямо в ухо:

— Я буду делать всё, что, блядь, захочу.

— Нет! Нет…

— Нет?

Я принялся водить хуем туда-сюда, с нажимом потираясь о мягкую ткань. Нарочно врезаясь кончиком в мошонку. Он пыжился со всей мочи, силясь увильнуть, но всё без толку.

— Скоро он окажется внутри тебя.

— Сука! Нет!

— Станешь сопротивляться — будет только больнее. Но если будешь послушным, я облегчу твою участь. Даже знаешь что? Я дам тебе возможность показать, какой ты хороший. Докажи, что заслуживаешь того, чтобы с тобой обращались поласковее. Перед тем, как тебя трахну, я разрешу тебе отсосать у моего кореша.

— Я откушу ему всё к хренам!

Я поднял руки повыше, заграбастал его сиськи и начал теребить и выкручивать их, пока тот не заорал от боли.

— Здесь главный я. И ты ему отсосёшь. Так, чтобы ему понравилось. И аккуратнее с зубами. Потому что если ты его укусишь, я оттяпаю те яйца под корень.

— Вы всё равно меня убьёте! Я никогда не засуну хуй себе в…

Я вновь вывернул его сиськи, потом прошептал:

— А это ведь касается не только тебя, гондон.

— Что?!

— Ты ведь не один в этом мире.

— В… В смысле?

Я улыбнулся, куснул его за ухо, и едва слышно сказал:

— Я знаю, где ты живёшь.

Он замер. Потом оглянулся на меня, ничего не понимая… точнее, понимая не до конца.

— У тебя такая милая семья, — добавил я, улыбаясь одними уголками губ. — Мы можем держать тебя здесь днями. Неделями. Пока весь кипиш не уляжется. А я могу приходить и уходить, когда захочу. И куда захочу.

Шэйз побелел. Я знал, что уже не нужно продолжать, но мне хотелось дать знать Уэйну и Ленни, что всё путем.

— Теперь будешь хорошим?

Он заменжевался… потом отвёл глаза. И прекратил всё попытки отшатнуться от моего хера. И когда я очертил дорожку от его сисек к его животу, и юркнул кончиками пальцев под резинку, и пробежался подушечками по пушку, и дотронулся до члена, и нашёл игрекообразный шов на трусах, и сгрёб ткань в кулаки, и дёрнул, и разорвал — Шэйз лишь чуть шелохнулся.

Я отошёл назад и ещё раз окинул его взглядом. И мне всё так же нравилось, что я вижу. Задница его была гладкая, с волосами, стелящимися по коже, но их было немного. И да, у него было чёткое незагорелое пятно на теле, но ровное снизу, как от купальных плавок. И спина его была подкачена в самый раз, и всё вместе как раз в пропорцию складывалось воедино. Я просто не мог не мазануть по нему руками. По каждому квадратному дюйму тела. Просто чтобы убедиться, что он здесь. И я мазанул.

Он дался. И почти не зажимался, только временами слабо поскуливал. С ума сойти. Раньше я делал так с девушками. Бля, Конни это обожала. Ленивые пальцы слегка касаются кожи, двигаясь верх-вниз и по кругу. Она сатанела. Любая девушка, с которой я был, сатанела. И посылала колючие электрические разряды по рукам прямо мне в мозг. И мне нравилось это ничуть не меньше, чем им, но я никогда — никогда — даже не думал, чтобы делать так с парнем. Но вот он я — делаю так, и… и пьянею от этого.

Наконец я не выдержал. Оторвался от него, стащил с себя джинсы и футболку, избавился от носков, и, наконец, стянул вниз трусы. Потом перешагнул через них и встал перед Шэйзом. Дышал он тяжело. Но уже не от страха, нет. Я видел, как соски его заострились. И хер набух. Ещё не встал: пока до этого ещё далеко. Но начало положено, я видел. И немного подрочил его. Просто чтобы показать, что могу.

Шэйз на меня не смотрел. Нарочно прятал лицо до тех пор, пока я не прижался к нему — подмяв рыхлый член своим стояком — и не стиснул в руках. Тогда он взглянул на меня, искоса.

— Мы поняли друг друга? — прошептал я.

Он снова молча отвёл глаза. Значит, да.

Я обнял его за талию и приподнял над полом, потом дотянулся до троса, похимичил с кольцом и уронил связанные руки себе на плечи. И улыбнулся. Тот в ответ облизнул губы, трясясь, как от холода.

Я вернул свободную руку ему на пояс, скользнул ладонью по заднице и подхватил под булками. Как невесту, взял на руки и отнёс в койку. Положил на спину и присел на край, разглядывая его. Запястья были красные, раскроенные жёстким пластиком, и начинали опухать. Я подал Уэйну знак, и тот вручил мне нож. И я разрезал стяжку. Потом завёл его руки к штырю, крепившему к изголовью кровати, и попеременно застегнул ремни. В конце освободил ноги.

И он лежал там — с руками, связанными над головой, со всё ещё разведёнными ногами — трясясь, но не от холода, а от ожидания. От страха. Хер покоился на левой стороне, по-прежнему скорее мягкий, чем нет, но теперь он как-то, хз, по-правильному вспух. Он не пытался накрыться; он тупо уставился в потолок.

Уэйн приблизился к кровати и пробормотал:

— Он прекрасен. Всё в нём.

Я повернулся к нему и сказал:

— Вперёд.

Уэйн за долю секунды материализовался голым на кровати, глядя на меня и выжидая команды. Я кивнул. И тогда он поднёс хер к лицу Шэйза. Тот добела сжал губы и отвернулся. Он наотрез отказывался открывать рот. Пока я не схватил его за яйца и не прошептал:

— Давай, приятель, докажи, что ты того заслуживаешь.

Шэйз зыркнул на меня с такой ненавистью, что если бы взглядом можно было убивать, меня бы уже покромсало в лохмотья. Потом сглотнул, медленно разомкнул губы, и Уэйн нырнул внутрь. Глубоко. Шэйза на мгновение вывернуло в сухом рвотном позыве, но после он принялся за работу. Ничего особенно фантастического я не заметил, но Уэйну было насрать. Короче, он спустил буквально за минуту. Удивив и себя, и Шэйза.

Шэйз закашлялся, подавился, и выплюнул хер, едва не рыгая от уэйновского дерьма. Последняя струя попала ему на подбородок, и Уэйн выпрямился, часто и довольно дыша. И в силах лишь повторять по кругу:

— Ох, бля. Ох, бля.

Я склонился и прошептал ему на ухо:

— Без зубов?

Тот покачал головой, с трудом пропыхтев:

— Это было идеально. Идеально.

В глазах его стояли слёзы.

— И быстро, — оскалился я.

— Для разогрева, — оскалился тот в ответ.

Я кивнул и переместился по кровати, оказавшись между ног Шэйза. Поднял их и придвинулся ближе, пристраивая задницу на ляжки и шлёпая хером по яйцам в процессе. Лодыжки положил на плечи. Ему не понравилось — он принялся извиваться — но я схватил его за бёдра, удерживая на месте. Тот прекратил. Я взял банку вазелина, стоявшую рядом с кроватью, и зачерпнул немного пальцем. Потом просунул руку меж булок и смазал вокруг. Он протяжно вдохнул и скривился, но ничего не сказал. И я растёр остатки вазелина по стволу, нащупал дырку и приставил к ней головку.

— Стой, — прошептал он дрожащим голосом. — Ты… ты хотя бы наденешь гондон?

Вот идиот. Типа, у меня СПИД? Я начал молча входить в него. Медленно, как и обещал.

Он инстинктивно стиснул всё внутри и наморщился, но вазелин сделал свою работу, и я прорвался внутрь. Неторопливо скользил дальше и дальше, пока не расплющил его яйца своим лобком. Он мелкими глотками втягивал в себя воздух, стараясь не закричать, но короткие, болезненные взвизги настырно вылетали наружу. Я остановился и посмотрел на него.

Ох, мать твою за ногу, и я боялся лишний раз пошевелиться. В тот момент, когда его нутро обволокло мой хер по всей длине, ритмично сжимаясь, напрягаясь и силясь вытолкнуть меня, воплощая желание самого Шэйза — тот момент стал для меня моментом… покоя. Совершенным моментом. Это было типа как всё, чего я когда-либо хотел. Типа как всё и должно было быть. Я владел миром, луной и звёздами. В своей силе и власти бросал вызов Господу. И мечтал, чтобы это никогда не кончалось.

Но потом я принялся двигаться. И стало даже лучше, чем я мог себе представить.

С Шэйзом я не спешил. Гнать было незачем. Никому не нужно доказывать, что я здесь хозяин. Он и так это знал. Все знали. Нет, этот раз был только лишь для меня. В этот раз это был просто секс. Когда я проваливался вниз, от хера в яйца текли разряды, похожие на первый в моей жизни кокосовый приход. Когда всплывал наверх, ляжки вздрагивали и загорались, и пощипывали от ощущений, о существовании которых я даже не подозревал. Каждый тонкий хнык или стон, с которыми он не смог совладать, кружил мне голову. Даже волосы на его ногах, дразнящие мою кожу, и соски удваивали каждую секунду удовольствия от нахождения в нём. Ох, блядь, блядь, блядь, Конни не шла с этим ни в какое сравнение.

Я склонился и присосался к его сиськам. Сначала к одной, потом к другой. Волоски вокруг были мягкие, как пух, и щекотали мой нос, губы и язык, забавляющийся с коричневыми бугорками. Грудные мышцы были твёрдые — не мягкие, как женские буфера, или даже как сиськи Картера — и не сминались под подбородком, когда я касался их.

Он охнул:

— Прошу, не… надо.

Я присосался ещё сильнее. Взял задницу в руки и поигрался с тем малым количеством волос, что росли на ней. Она была налитая и упругая — не плоская и не пухлая, как бабская, но и не жёсткая, как жопа моего первого мужика — и идеально ложилась в руки. Мне нравилось трогать её почти как же сильно, как это не нравилось Шэйзу.

Не спеша туда. Не спеша сюда. Не торопясь. Не сегодня. Наслаждаясь.

Я выпрямился и, пробежав ладонями вверх, обвил руками его бёдра, прижав ближе к себе. Волосы здесь были погрубее, но всё равно приятные на ощупь, и всё так же щекотали мои запястья при движении. В голове у меня всё загудело.

— Ну же… мужик, — прокряхтел Шэйз. — Заканчивай… уже. Желательно… сегодня.

Я высунул почти до конца, потом подался вперёд, еще медленнее. «В жопу его», — была моя первая мысль, и я чуть было не издал смешок, заклокотавший внутри. Иногда я разъёбываю сам себя. И я опять чуть не хихикнул.

Хер его наконец-то зашевелился. Впервые в жизни смотрел я на пенис другого мужчины как на нечто, достойное похвалы. И по части пенисов Шэйзу повезло. Конец его не обрубался полукругом, как мой. Скорее, вытягивался. Кожа на стволе была чистая и гладкая, и головка — шлем, как её называла мать, в те редкие пару раз, когда купала меня; и что за тупое и стрёмное воспоминание в такой-то момент — она тоже была гладкая и нежно-розовая. Моя головка всегда раздувается — кажется даже слишком большой в сравнении со стволом — но его должна быть как раз пропорционального размера. Скоро узнаю.

Чуть побыстрее. Чуть побыстрее. Но не сильно. Не хочу, чтобы всё закончилось слишком быстро. Ещё чуть-чуть.

Шэйз не заметил, что у него встаёт, а вот Ленни, естественно, да. Он стоял рядом с кроватью, позабыв камеру на штативе. И глаза его были приклеены к херу Шэйза. Я видел, как он смотрит за тем, как тот становится всё больше и больше, пока, в конце концов, не запрыгал по животу. Он не станет таким же большим, как мой, но Ленни было всё равно.

Шэйз заметил свой стояк и ошарашенно посмотрел вниз:

— Чё за хрень?

Я усмехнулся:

— Никогда раньше таким не занимался, значит? Ага.

Шэйз замотал головой:

— Не, мужик… Ты чё со мной сделал? Чё за хуйня?

Я засунул глубже, грубее, чем до этого. Он вскрикнул и отвернулся, дыша всё чаще и чаще. Хуй его был тяжёлым, но ещё не готовым к финальному представлению. Я взглянул на Ленни и кивнул, чтобы тот занялся им.

Ленни осторожно присел на кровать — вне угла обзора камеры — аккуратно протянул руку и коснулся хера Шэйза. Тот запаниковал и рванулся, пытаясь спрятаться хоть как-то, но я заранее вонзил пальцы в его ляжки и держал ноги в надёжном захвате. Без моего ведома он не мог сделать ни хуя.

— Нет, не… надо!

Ленни взглянул на меня, и я улыбнулся:

— Вперёд.

Он взял хер Шэйза в руку и принялся дрочить. Другой рукой поглаживал его яйца.

Шэйз впал в форменную истерику и принял вопить:

— Нет! Нет! Не надо!

Я начал вдалбливаться в него, быстрее и глубже, и сам задышал так же часто, как он. Ленни доил его со всей старательностью. Потом склонился и лизнул ствол. Шэйз напрягся, сильнее, чем любой из моих пацанов, и зад его так сдавил мой хер, что я чуть было не выстрелил в ту же секунду. Но я стерпел. С трудом. И продолжал долбить.

Вскоре член его встал до конца, и Ленни опустил голову и принялся сосать. Шэйз опять вскрикнул и зашёлся в натуральном вое на одной ноте. Но это ему ничем не помогло. Я всё так же таранил его, и Ленни всё так же сосал, и он был всё так же привязан к койке, и ноги его были всё так же пойманы в моих руках. И наконец, минут через десять нашей работы, ему пришлось взорваться!

Он дёрнулся. Почти соскочил с моего хуя, и всё-таки выдернул свой изо рта Ленни. И начал палить! Серьёзно — он залил всё лицо Ленни и весь свой живот. Что-то даже попало мне на грудь: казалось, он залил вообще всё вокруг. Я держался, но когда его зад поглотил мой хер обратно, и так вцепился — больше не мог. Всунул поглубже и спустил. Спускал, пока яйца не заныли от спазмов.

И что совсем уж дико — меня настолько погребли под собой эти чувства, эмоции и взрывы восторга, что я даже не понял, как Уэйн и Ленни потянули меня назад и вытащили хер из задницы Шэйза, чтобы камера засняла, как я забрызгал его. Но одно помню точно: наконец, кончив, я рухнул на тело Шэйза, и обнял его, и потёрся о его хер своим в подобии религиозного жеста. И потом… И потом я поцеловал его. В губы. С языком, и нежно засасывая, и ничуть не колеблясь. Мой рот прижался к его рту, очерченному как будто по тому же самому трафарету, и я ощутил на языке соль и влагу. Может быть, его сперма, может быть, моя, может быть, просто пот. И мне… мне кажется — я почти готов поклясться — нет, я абсолютно, блядь, уверен, что… он поцеловал меня в ответ. И в моей груди что-то шевельнулось. И я чуть не расплакался. И отключился, мечтая остаться с ним так навсегда.