Глава девятая

Блин, похищение офицера Шэйза прогремело на весь ёбаный Эл-Эй. Его ведь объявили в реальный розыск, когда тот не явился на работу. Они в два счёта нашли тачку с всё ещё открытым багажником и шмотьём на вешалках, и уже через пару часов каждый окружной коп прочёсывал город. Бля, да не то что каждый окружной, каждый коп Южной Калифорнии рыл носом землю в поисках коллеги. А когда его нашли пожарные, приехавшие на вызов из-за загоревшейся мусорки, кипиш поднялся вообще до небес. Ведь теперь в деле появилась загадка.

Я пас всю ситуёвину из Вегаса. Всё, что происходит в Эл-Эй, мигом начинает обсуждаться здесь. Больше всего людей шокировал «кататонический ступор», в котором отыскали Шэйза. И то, как «зверски над ним издевались», и как «грубо и жестоко с ним обращались». Короче, бла-бла-бла. Но ни слова об изнасиловании. Не знаю, может быть, врач ничего не обнаружил, когда осматривал его — но, ё-моё, как это можно было пропустить! Его довольно нехило порвали: я заметил кровавые пятна на переднем сиденье «Малибу» и взмок, как раб на галерах, оттирая их. Поэтому, походу, копы решили держать всё при себе до выяснения обстоятельств. Как бы там ни было, эта пикантная подробность в газеты не попала.

Шэйз «вышел из кататонического ступора» спустя пару дней, как его нашли, но касательно случившегося в голове его была абсолютная дыра. Эксперты наперебой трещали, что мозг просто ОТКАЗЫВАЕТСЯ вспоминать. Он, типа, блокировал нечто совершенно ужасающее. И загадочность всей этой истории — плюс то, что Шэйз был красавчиком с очаровательной женой и тремя не менее очаровательными детьми — поставила весь город на уши. Плюшевых медведей ему слали тысячами, цветы — миллионами, а особо рьяные активисты открыли фонд помощи его детям, чтобы те поступили в колледж. Они зажигали свечи и ходили маршами против насилия, скандировали «мы любим нашу полицию», и вообще из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. А когда он получил инвалидность, потому что был больше не в состоянии работать полицейским, те же самые «борцуны» погасили его ипотеку, ссуды за машины, долги по кредиткам и даже оплатили счета из больницы, которые не покрыл профсоюз.

В каком же идиотском мире мы, блядь, живём. Мне не помог никто, даже ссаный святой отец, когда я вышел из Каунти. Никто мне даже слова доброго не сказал. Но те же самые мудилы готовы были крутить сальтухи ради пострадавшего копа. Гомофобного гондона, который годами обращался с пидорами как с говном. И если бы я не запутался в своих чувствах к Шэйзу, то вернулся бы и добил его.

Нет. Нет, не добил бы. Вообще нет. В глубине души я был рад, что о нём заботятся.

И да, я запутался. Я испытывал к нему нечто, что не испытывал ни к кому, даже к Конни. Типа… типа в сердце у меня появилась дыра, пустая, и её ничем нельзя было заполнить. Может быть, из-за того, что я сделал, или из-за моего нового «статуса», или из-за всего, что я потерял. Или просто потому, что я скучал по ублюдку. Бля, это же не может быть любовь, не может же? Неужели я в натуре пидор? Гомосексуал. Мужчина, который любит мужчин? Хз. Я… Я всё равно пялился на женщин по телеку так, будто хочу их трахнуть. У меня всё равно вставало на одну темноволосую тёлку из стендапа, что я смотрел. Несмотря на то, что она была на десять лет старше меня, и обычно я прусь по блондинкам. Я даже скучал по Конни и втайне мечтал вернуться к ней, хоть и прекрасно понимал, что теперь это невозможно. Она никогда не смирится со всей этой херней. Никогда не приемлет такого. С прошлым было покончено раз и навсегда. Но даже зная, насколько сильно я облажался, и что именно из-за этого мне и пришлось вычеркнуть Конни из своей жизни, я чувствовал, что дыра в моём сердце появилась не поэтому. Она тупо… появилась. А я тупо законсервировался. Я доехал до Вегаса и заперся в номере отеля, будучи не в состоянии спать, двигаться, или даже думать — настолько потерян я был. Я бездумно пялился в телек, выживая на крекерах и коле.

Что же до Уэйна и Ленни, то их нашли через пару дней. Оказалось, у них был свой магазин с порнухой на Мелроуз — они ведь так и не сказали, чем зарабатывают на жизнь, — и когда не пришли за ночной выручкой две ночи подряд, управляющий забеспокоился и поехал к ним домой и… короче, вот вам ещё одна сочная новостишка. Но никто не связал его находку с похищением Шэйза. Или со мной, если уж на то пошло. Я сто раз успел себя проклясть за сотни отставленных отпечатков, за свою кровь, смешавшуюся с их, и ещё бог знает за что.

Но теперь наконец-то это всё стало неважным. Потому что четыре дня спустя одна газета процитировала копа, утверждающего, что в том сарае остались ещё камеры. Кроме тех трёх, чьи плёнки я забрал. Они прятались в углах и были совсем крохотные, но всё равно приличного качества. И они засняли целое кино о том, что произошло на том тросе, свисающем с потолка. И на той кровати. И на том стуле. И на тех ко́злах. Всё. Что-то даже зрелищным крупным планом. И это ещё в довесок к шести кассетам из главных камер. Походу, те, что я взял, были уже из третьего круга, или чёт такое. Они упомянули их вскользь, просто чтобы дать знать общественности, что работа ведётся. Но когда об этом услышал я — сразу понял, что всё кончено.

И естественно, на следующий же день фото моей рожи, снятое в Мид-Стейте, принялись крутить по всем каналам. «Разыскивается для допроса». «Лицо, представляющее следственный интерес». И я, может быть, и дебил, но не совсем. Я жил в завшивленном мотеле за пару миль к востоку от аэропорта Вегаса. В одном из этих гадюшников, в которых на окнах больше решёток, чем на зоне. Там, где рано или поздно стопанут копы, и админ сдаст тебя, даже не отрывая глаз от «Плейбоя».

И тогда всё стало предельно ясно. Я вышел из номера, прикупил новой одежды, потом вернулся, помылся, побрился. Потом заглянул в модный район и как следует поел в «Париже» — впервые с той ночи. И поехал назад в Эл-Эй. Ни за что на свете не стану я ждать выдачи преступника другому штату на радость журналистам.

Приехал я рано — точнее, в десять вечера. Не хотел ничего делать до одиннадцатичасовых новостей, чтобы не попасть в газеты до завтра. Поэтому тормознул у дома матери. Она жила в Альтадене, к северу от двести десятой, вместе со своим ёбаным мужем. Но мне было насрать: я искал младшего брата.

К тому времени он, вроде бы, должен был выпускаться из колледжа. Ему пришлось учиться аж пять лет¹.

¹В американской системе образования для получения диплома студентам необходимо получить определённое количество зачётов. Обычно их набирают за 4 года. Те, у кого есть время/деньги на учёбу, могут закончить колледж раньше. Те же, кому приходится параллельно работать, учатся дольше.

Мать и её козёл палец о палец не ударили, чтобы помочь ему материально: ведь в приоритете были их настоящие дети. Я хотел узнать, как он. Но ни за что на свете не собирался стучать в дверь. Ни за что, блядь. Поэтому остался ждать в тачке. И надеяться, что он случайно появится на пороге, и я пойму по его виду, или ещё как-нибудь, как он вообще живёт.

Иронично, что мне вдруг захотелось именно этого. В последний раз мы как раз обсуждали херню типа той, что сейчас творится. Не, пару раз мы ещё говорили по телефону — когда брал трубку он, а не мать или её козёл. Но вживую мы не виделись с тех пор, как я загремел в Мид-Стейт. Бля, почти восемь лет.

Это было как раз перед судом. Ему было пятнадцать. Он стоял на остановке и ждал автобуса до дома. Я караулил его за углом, и когда он увидел машину, то не совсем удивился.

— Привет, — сказал он будничным тоном.

— Привет. Чё, как дела?

— Да пойдёт. Ты к маме?

— Не, в жопу. Я тут подумал… Может, поедем пожрём? Я угощаю.

— Поехали.

Он вскочил в машину, и мы доехали до бургерной через пару кварталов. Там он умял двойной гамбургер с картошкой и четыре стакана «Доктора Пеппера».

— Ё-моё, мама тебя совсем не кормит?

— Всякой здоровой дрянью, — пожал тот плечами. — По вкусу как картон. Но женщины такое обожают, потому что в жизни ничего не пробовали, кроме салата.

— Точно. Слушай, я… Эм… Я могу пропасть на какое-то время. Где-то года на три. Посмотрим, как всё пойдёт. — Тогда я был махровым оптимистом.

— Ясно.

— Не хотел, чтоб ты решил, типа я забыл тебя.

— Я могу приходить на свидания, если хочешь.

Даже подростком он был проницательным.

— Тебе будет нужно разрешение от мамы, а она ни за что его не даст.

— Понятно. Мне жаль.

— Мне тоже.

Мы помолчали немного, потом я спросил:

— Как в школе?

— Нормально.

— В колледж попадёшь, как думаешь?

Тот расплылся в улыбке:

— Я в процессе. Прохожу углублёнку. — Тут я, походу, уставился на него тупым взглядом, потому что он добавил: — Программу повышенной трудности. Чтоб в колледже было полегче.

— Ого. Ты всегда был умным.

Тот пожал плечами:

— Подумал, что так будет надёжнее. Действую на опережение, так сказать. Мама сказала, что оплатит только общагу, если поступлю. Так что стипендия мне не повредит.

— Вот ведь сука.

Тот вновь пожал плечами.

— Значит, ты настроен серьёзно.

— Мне нравится английский, — кивнул тот. — И литра. Вообще вся. Литература. Может быть, в будущем я даже начну писать. Буду работать в газете или в каких-новостях. Что-то в этом духе. Кто знает?

— Не позволяй никому помешать тебе, хорошо? Хорошо?

Он мельком взглянул на меня и вернулся к остаткам своей картошки. Её кусочки купались в кетчупе, налитом в маленькую картонную миску. Он отправил парочку в рот и облизал пальцы. И внезапно меня ошарашило, каким симпатичным парнем он растёт. Песочные волосы. Тёмные глаза. Чистая кожа. Начинал мужать, как раз как я в его возрасте. И мне вдруг стало страшно за него.

— Я серьёзно. Пусть тебя ничего не останавливает. Ни мамина хрень. Ни хрень козла, за которого она вышла замуж. Ничего.

Глаза у меня были на мокром месте.

Тот поднял взгляд от еды.

— Знаешь, мы сейчас проходим русскую классику. Рассказы, в основном. Чехова. Он писал о человеке, захваченным течением судьбы, и чтобы тот ни делал, ему никак не спастись.

— Ты в это веришь?

— Не знаю.

— А знаешь, что я думаю? Я думаю, что у нас гораздо больше власти, чем нам кажется. Но мы слишком тупы, и ленивы, или просто заняты всякой хернёй, чтобы это заметить. Я, например, перед тем как налажать, слышу колокольчик в своей голове и голос, говорящий: «Не делай этого». И каждый раз, когда всё заканчивалось полным абзацем, я приказывал ему заткнуться. А ты… ты слышишь этот голос?

— Иногда.

— Прислушивайся к нему.

— Ладно.

— Нет, пообещай, что будешь слушать его! Обязательно! Прошу.

Он прикончил картошку и допил «Доктор Пеппер».

— Спасибо, что угостил.

Я понял, что чересчур давлю на него, поэтому просто сказал:

— Да не за что.

Потом я отвёз его обратно. Остановился под горой за квартал у дома. Когда он уже вылезал, я сказал:

— У тебя всё будет хорошо.

Он обернулся.

— А у тебя?

И вопрос этот застал меня врасплох. Он единственный, кто за всю мою жизнь спрашивал меня об этом. Единственный, кому на самом деле было не плевать на ответ. Но у меня не было этого ответа. Я мог лишь просто пожать плечами. А он просто кивнуть. Сказать было больше нечего.

Я проследил, как он ползёт на пригорок, на котором жил, — я отказывался называть то проклятое место домом. Он не оглянулся. Не помахал. Ничего. Просто вошёл внутрь.

И вот я сижу в этой «Малибу», под пригорком, сижу и жду — бля, надеюсь, хоть мелком увидеть его напоследок. Жду знака или ещё чего, по которому пойму, каким он стал.

Но вообще, я не пытаюсь никого пробить на жалость своими сопливыми историями. Вы ведь в курсе, что я натворил, и насколько поебать мне было на последствия. Но клянусь, если кто-нибудь сделал бы с ним хоть что-нибудь из того, что я делал с… с другими парнями, я бы убил паскуду. И если бы узнал, что Уэйн и Ленни превратили его в одного из своих мальчиков, выследил бы их, отрезал хуи, засунул в жопы, а потом перерезал бы глотки. И никакие стены меня бы не остановили. Никакие копы. Ничего. И я всегда так к нему относился, даже когда разрушал жизни других мужчин в Мид-Стейте. И после. Но до этой внезапной, ненормальной и ебанутой привязанности, что у меня появилась к Шэйзу, я не осознавал, насколько… бля, насколько же я конченый. Всегда находил предлоги. Отмазки, и утешал себя ими. А ведь в этом мире есть куча людей, которые также относятся к своим братьям. К сыновьям и даже к друзьям. И пока не потерял Шэйза, я думал лишь «да пошли вы». А сейчас? Сейчас я ни хрена не знал, что думать.

Мимо меня проехала машина. Мини-Купер. С миниатюрной брюнеткой за рулём. Она свернула на подъездную дорожку — и с пассажирского сиденья показался мой брат. И бог мой, как же идеально он выглядел. Чистый шмот, дешёвый, но красивый. Широкая улыбка. Счастливые глаза. Они сияли даже с расстояния пятидесяти ярдов. Он набрал массы: не столько, сколько я, конечно, но всё же прилично, если вспомнить, что его папаша был женатым бухгалтером из Миннеаполиса. Если верить матери. Стерва могла ведь и врать. И держался он уверенно. Твёрдо, как скала. Девушка вышла из тачки, они обнялись и пошли в дом, и левая его рука обнимала её за плечи. И, по-моему, я уловил блеск кольца на её пальце. По-моему… нет, точно. Точно. Я на сто процентов уверен, что это было кольцо.

И я зарыдал. Завыл в голос, как обоссанный младенец в той старой «Малибу». Благодаря бога за то, что ночь темна, и брат меня не увидит. Пусть в моей жизни будет одно… хоть одно… одно светлое пятно. Хотя бы одно. Наперекор всему остальному. Будет трудно; легко не бывает никогда. Но он не проебётся по всем фронтам, как проебался я. Не станет убивать ничьё будущее, ничьи надежды и мечты. Не станет относиться к матери, как она относилась к нам. Он явно поддерживал с ней контакт. Даже сейчас, стоя на пороге новой жизни. Даже когда мог сказать ей съебать в закат, как она того заслуживала. Даже когда мог переехать в какой-нибудь Мэн и больше никогда не видеть эту пизду. Он поддерживал с ней контакт, потому что это его мама. И какой бы пиздой она ни была, она — его мама и часть его жизни, и он постарается быть хорошим сыном, чё бы, блядь, там ни было. И потом эта ёбаная стерва поймёт. Поймёт, что тоже проебалась со своей жизнью. Особенно теперь, когда она так замечательно устроилась. Она ни за что не признается мне, но может признаться ему. Но мне этого хватит. Мне хватит.

Минут через десять я взял себя в руки. Потом поехал прямо в Департамент Полиции Лос-Анжелеса и сдался.