Глава шестая

Мы решили, что лучше всего будет взять гондона как раз перед качалкой. Его никто не хватится и не объявит в розыск до тех пор, пока он не пропустит работу, а мы в это время будем уже вовсю развлекаться с ним. Я отвечал за само похищение, а Уэйн должен был вести фургон.

Шэйз всегда выходил из дома между часом и часом пятнадцатью, так что к тому моменту мы с Уэйном были уже в низком старте. Я хотел, чтобы мы сидели у зала и караулили его там. Знал, как выглядит тачка, и где он обычно паркуется, но Уэйну за каким-то хреном понадобилось видеть, как тот сваливает из хаты. «Подготовка», — называл это он. Я не врубался. И был не в восторге, но потом тот объяснил, что кто-нибудь может увидеть, как мы ждём Шэйза, и что-нибудь заподозрить: лучше просто поехать за ним, типа мы обычные мужики, которым нужно в ту же сторону. Я всё равно был не в восторге, но согласился.

Короче, сидели мы такие в полуквартале оттуда, среди пустых многоэтажек. Ждали. Хз, что по Уэйну, но моё сердце колотилось как бешеное, а зад едва не ёрзал по сиденью, настолько меня затянуло. Я пытался сообразить, что может пойти не так, и прикидывал, как с этим, в случае чего, разобраться. Единственное, что меня в натуре парило, — есть ли у него в тачке пушка. Я не видел, чтобы тот брал её с собой в качалку, но он ведь коп, а значит, она есть… где-то. Вдруг он достанет пушку, когда я попру на него? Я не боялся, что меня подстрелят — я боялся, что мне снесёт башню, и я его убью. Или убьют Уэйна. В смысле — да, возможно, за Шэйза не жалко присесть, но никто не стоит иглы¹.

¹До 2006 года в Калифорнии существовала смертная казнь посредством смертельной инъекции.

Я изо всех сил гнал из головы эти мысли.

Но, Уэйн, бля, он тупо торчал за рулём, напевал какую-то мелодию шестидесятых, я никак не мог въехать, какую, и смотрел в никуда. Мне это типа действовало на нервы, потому что я задумался, а понимает ли тот вообще, что мы собираемся сделать. Не, я задумался, а не плевать ли ему. Самое стрёмное, когда идёшь на дело — плевать на то, поймают ли тебя. Так ты проёбываешься и приводишь копов аккурат к себе. А я, у меня уже была одна запись, и я не хотел получить вторую. Или третью, с учётом того, как некоторые прокуроры любят финтить с системой. В общем, спустя пару минут недопения Уэйна, я уже почти сказал придурку заткнуться и сосредоточиться, но он перестал сам.

Я покосился на него, и тот внезапно показался мне в натуре уставшим и — хз, печальным что ль. Не, не печальным. Обалделым. Типа как на его глазах только что сошёл с рельс поезд, и он никак не мог это переварить.

— Курт, — сказал он так тихо, что я едва расслышал, — а ты когда-нибудь задавался вопросом, на что ты способен? На что ты действительно, на самом деле, способен?

Я немного струхнул. Ещё мне стало чуть легче. Может быть, Уэйн даст задний ход — а я был почти не против.

Пожав плечами, я ответил:

— Тупой вопрос. Особенно сейчас.

— Да уж. Понимаешь, через три дня мне будет сорок шесть, а ведь я уже дедушка.

Я охренел.

— Что?

— Старшая родила пару месяцев назад. Мальчика. Кендалл. «Кукла Кен»². Навряд ли она уловила игру слов, когда крестила его.

²Игра слов: Kendall – Ken Doll.

 — Стой, стой, стой — погоди. Старшая? Дочь? Типа она не одна?

Он усмехнулся:

— Какой ты наблюдательный. У меня четверо детей. Точнее, «было» четверо детей. Мне запретили видеться с ними, когда жена поняла, что я люблю мужчин больше, чем её.

— Бля, Уэйн.

— Мягко сказано. Развод был не из самых приятных. Странно, но я понимаю, почему для неё это стало таким ударом. Я ведь многие годы так тщательно всё скрывал, что до свадьбы, что после.

— Почему?

— О, я тебя умоляю, Курт. Даже в Лос-Анджелесе кучи пидороненавистников. А уж на Великом Среднем Западе их целые штаты. Если хочешь, чтобы люди тебя приняли, хочешь иметь с ними дело, хочешь хоть в чём-то преуспеть — тебе нужно быть как они. Как узколобые натурасты, которые считают, что искусство — это мазня Нормана Роквелла, висящая в рамке на стене гостиной, обшитой деревянными панелями. Но если ты осторожен, если соблюдаешь нормы... даже если у них закрадываются подозрения — пока у тебя жена и четверо детей, они ничего не скажут. Если, конечно, у тебя не хватит мозгов склеить их несовершеннолетнего сына. А ведь были и такие…

— Так ты попался?

— Не совсем. Я был умнее. Владел двумя магазинами по франшизе с одной техасской компанией. Приходилось разъезжать туда-сюда, поэтому я прикупил небольшой домик у местной реки, недалеко от университета довольно приличных размеров. Тогда я был на тридцать фунтов легче, одни мускулы и ни капли жира. Бегал по десять миль в день. И я всегда влёгкую цеплял студентов. Кстати, так мы с Ленни и познакомились. Тот как раз заканчивал театральное. Когда мы переехали сюда, он и в самом деле построил небольшую карьеру на телевидении и снялся в паре малобюджетных фильмов. Один раз его даже номинировали на «Эмми», и вроде бы на «Независимый дух», хотя насчёт этого точно не помню.

— И что случилось?

— Один студент, которого я подснял, психанул и обвинил меня в изнасиловании. Было его слово против моего, но меня всё равно арестовали и пригрозили посадить. Местная полиция вызвала мою жену и всё ей рассказала. Обвинения вскоре сняли: оказалось, что у того парня были проблемы с наркотиками, и родители отправили его в центр реабилитации. Но я уже потерял семью. Бизнес. Всё, кроме дома в Техасе, и то, лишь потому, что когда жена узнала, для чего я его использовал, не захотела иметь с тем местом ничего общего. Так что я продал его и переехал сюда. Ленни поехал со мной. Мы вместе начали жизнь с чистого листа. Это было семнадцать — нет, восемнадцать лет назад.

— Бля, Уэйн, да ты же был тогда моложе меня.

— Как сказать.

— Не, чувак… стой, у тебя ведь было четверо детей. Когда ты женился? В двенадцать что ль?

— Сразу после колледжа. Моя двадцать третья годовщина могла бы быть в прошлый понедельник. Я послал бывшей цветы. Мой способ сказать «пошла ты» этой стерве.

— Бля, Уэйн. — Узнав такое, я малость напрягся. И реально призадумался о том, что мы напланировали, поэтому спросил: — Можешь ответить на один вопрос?

— Постараюсь.

— Честно?

Он взглянул на меня. Выражение «Я знаю, чё у тя в башке» опять промелькнуло на его лице.

— Что, Курт?

— Раньше ты никогда такое не делал?

— То, что мы делаем сейчас?

— Всё, что похоже на то, что мы делаем сейчас. — Например, с тем пацаном, что выдвинул против него обвинения.

Уэйн вновь посмотрел на меня, но на этот раз я ничего не смог разглядеть в его глазах. Я не шелохнулся, но, зуб даю, был более чем готов. На случай если тот попытается провернуть какую-нибудь хрень со мной.

— Почему ты спрашиваешь. — Это было больше утверждение, а не вопрос, но я не затупил и ответил.

— Слишком уж ты на расслабоне, — сказал я. — И я чёт задумался. Задумался, что, может, ты уже напрактиковался в своё время.

Тот улыбнулся:

— Знал бы ты, что творится у меня внутри. Я весь один трясущийся комок нервов. Рассказал о себе, чтобы хоть немного отвлечься. И вспомнить, зачем это делаю.

— Лады. Но ты не ответил на вопрос.

— В смысле — делал ли я это с тем парнем? Вынуждал ли я его заниматься со мной сексом?

— Ну?

— Ищешь причину, чтобы пойти на попятную?

— Как-то уже поздновато…

«Но не слишком», — добавил тихий голос в моей голове.

— Верно, — он твёрдо взглянул на меня. — Нет, не делал. Нет, не вынуждал. Никогда. Клянусь. Чтоб мне провалиться.

Он врал. Я видел, как внимательно следит он за тоном. За словами. За действиями. Но было уже слишком поздно: на крыльце своего дома нарисовался Шэйз.

На нём были его любимые обшарпанные шорты и футболка, на ногах — толстые белые носки и «Найки», в одной руке спортивная сумка, вешалка со сменной одеждой — в другой.

Уэйн слегка оживился и присвистнул:

— Бог мой, а ноги-то у тебя получше, чем я думал. Но, дорогуша, кончай с шортами.

— Ты о чём вообще? — удивился я.

— Они уродские, вот о чём, — сморщился тот. — Ясен пень, что у натурастов всё плохо со вкусом, но дураку же понятно, что в этих длиннющих, мешковатых трубах цвета хаки самые лучшие ноги выглядят короткими. Это оскорбление человеческой анатомии.

Бля, сучий Уэйн. Выёбывается, как обычно. Я от души заржал и задвинул подальше всё то, что только что узнал о нём.

Шэйз бросил сумку в багажник, определил вешалку на крючок в салоне, впорхнул внутрь и покатил. Бля, в натуре, хоть часы сверяй. Мудак даже ни разу не обернулся на нас.

Уэйн поехал за ним, и, надо признать, — всё время действовал с холодной и ясной, как лёд, головой. Вёл, как мужик, который куда-то там едет, а не который сидит у кого-то на хвосте. Около мили он держался прямо за Шэйзом, повторяя все его повороты, не меняя полосы, даже когда тот менял, и ни на секунду не выпуская тачку из виду, но, когда я понял, что у Шэйза нет оснований подозревать, что за ним следят, заставил Уэйна срезать. Серьёзно, мы ведь знали, куда он рулит, — будет лучше оказаться там первыми.

Мы тормознули у парковочного счётчика в двух кварталах от качалки как раз за пару минут до того, как мимо пронесся «Форд» Шэйза. Тот ехал быстрее, чем мы рассчитывали, поэтому Уэйну пришлось резко дать по газам, и нас чуть было не бортанул грузовик, появившийся из ниоткуда. Водитель посигналил и показал «фак», но Уэйн не зассал. Лишь извиняюще пожал плечами и догнал Шэйза на следующем светофоре.

На территории зала имелась парковка, но в девяти случаев из десяти там всё было забито до такой степени, что люди парились в своих тачках, ожидая, пока что-нибудь освободится. Поэтому Шэйз обычно оставлял машину в жилом районе неподалёку, да к тому же так ему не приходилось раскошеливаться за стоянку. По краям тех улиц росли уймы кустов и деревьев, и движение там было не такое активное. Идеально.

Он доехал до конца улицы и повернул за угол, вообще не посмотрев на нас. Уэйн вписался за ним в поворот и сбросил скорость, чтобы мы могли натянуть лыжные маски, скрывающие лица.

Шэйз припарковался через квартал, за здоровым внедорожником, и щёлкнул кнопку, распахивающую багажник. Уэйн ещё больше замедлил ход, чтобы я выскочил, потом остановился прямо у тачки Шэйза, так близко, что коп не мог ни открыть дверь, ни заглянуть внутрь фургона. Я быстро прошмыгнул с другой стороны.

Увидев фургон, Шэйз раздражённо забил по клаксону:

— Эй, эй, я тут вообще-то пытаюсь вылезти!

Он даже ничего не почуял до тех пор, пока я не рванул на себя ручку. Тупорылый осёл вообще не запирался во время езды! Он смог лишь подпрыгнуть и ахнуть: «Твою мать!», а дальше оказался уже вжатым в дверь с кухонным ножом Уэйна у горла. Глаза его стали такие большие и такие круглые, что я разглядел белок и сверху, и снизу зрачка.

— Тсс!.. Тсс!.. Пикни — и ты покойник, — прошептал я.

Он поднял руки в воздух и прошептал в ответ:

— Хорошо, мужик. Хорошо.

Уэйн убрал фургон с дороги, и я вытолкал Шэйза через водительскую дверь.

Двигался он так, будто читал мои мысли:

— Выходи. Медленно и спокойно. Лишний раз не рыпайся. Помни: я прямо за тобой.

Я вылез за ним. Ноги Шэйза дрожали, и он пару раз спотыкнулся. Я подхватил его свободной рукой. Немного резанул — случайно — но больше никаких проблем. Одна створка задней двери фургона распахнулась, и Уэйн втащил его наверх. После внутрь нырнул я.

Тут до Шэйза дошло, что это не старое доброе ограбление. Он резко дрыгнулся, вмял Уэйна спиной в сиденья, но прежде чем успел обернуться, я дёрнул его за волосы и подтянул к себе. Потом приставил нож к глотке и рыкнул:

— Ещё один такой номер — и я отрублю те башку к хуям, сука.

Он замер, бормоча: «Чё за хрень?» снова и снова.

Я держал нож у горла всё время, пока Уэйн семенил и суетился вокруг, обматывая лодыжки Шэйза пластиковой стяжкой. Следом он засунул кляп-самотык ему в рот. Поначалу гондон сопротивлялся, но я полоснул по коже у кадыка — на этот раз специально — и тот дал Уэйну запихать его меж зубов. Потом развернул к себе передом, чтобы Уэйн связал ему руки и затянул на затылке повязку для глаз. Из порезов на шее шла кровь, но ничего серьёзного.

Упаковав его, я вывалился из фургона, подцепил спортивную сумку из багажника «Форда» и завалился обратно. Едва дверь захлопнулась, Уэйн тут же взлетел за руль, сорвал с головы лыжную маску и как ни в чём не бывало выехал на дорогу. На всё про всё ушло сорок секунд, если не меньше. Пока неплохо.

Уэйн вёл быстро, но по правилам, не как типичный водитель Эл-Эй. Реально, они здесь все бешеные. Мы вернулись на Ван-Найс и пошпарили по сто первой. По плану должны были добраться до Кахуэнга, следом свернуть на Хайленд, оттуда на Сансет и выйти к их дому. Обычный фургон, колесящий днём по шоссе, ничего странного.

— Как Уильям Бонин, — сказал Уэйн, когда ещё всё обмозговывал. Я был без понятия, кто это, и он объяснил: — Один местный, который проделывал нечто подобное лет двадцать пять назад, но не с мужчинами, а с подростками.

— Гадость, — скривился я. Уэйн утвердительно кивнул. Но я запомнил, что он знал о том мужике.

Так вот. Я остался сзади следить за Шэйзом, чтобы тот ничего не выкинул. И смотря на него, лежащего там — лицом вниз, с ногами, скрученными у лодыжек, руками, скрученными за спиной, глаза и рот невидимы за кляпом и повязкой — я почувствовал себя… хз, свободным. Сильным. В смысле, сейчас я мог сделать с этим парнем всё, что только захочу, но я просто сидел и смотрел. Подмечал, как шорты на одной ноге задрались — и показался кусок плавок. Как рукав футболки почти оторвался — когда, не помню. Как лежат волосы на ногах — не торчат, совсем как мои.

Увидел, что он снял обручальное кольцо — наверное, чтобы было можно подкатить к фитоняшкам в зале, и что ногти его чистые и тщательно подпиленные, но не чересчур надраенные. Что ступни не очень большие, но икры — да. Не сходя с места, залез в его сумку и нашёл бумажник. Порылся внутри и узнал, что ему тридцать один, вес 185 фунтов³, глаза голубые, волосы каштановые, по гороскопу Овен.

³84 кг.

Посмотрел на фотки жены и детей — все получились идеально — и насчитал восемьдесят баксов наличкой, которые немедленно пошли в мой карман. Вдобавок у него было две кредитки и страховка, покрывающая всё. Настоящий мужчина, крепко стоящий на ногах, в нашем «настоящем» обществе.

В сумке лежали носки, трусы, футболка и полотенце — всё «с ароматом весенней свежести» — мыло, шампунь, дезодорант, летние туфли, атлетические перчатки, коврик для фитнеса и пачка жвачек с двойным мятным вкусом. И пистолет, спрятанный на дне. Значок тоже был там, блестящий, золотистый, большой. Я ухмыльнулся, прекрасно зная, что ничего из этого он больше не увидит. Потом продолжил сидеть, просто смотря за ним. И чувствуя, насколько его ебучее полотенце мягкое на ощупь.

Тупо — но меня оно задело. Где-то глубоко внутри мне стало больно. Хз, зачем, но я прижал его к лицу. Понюхал. Потёрся щекой. Положил себе на плечи. Никогда раньше не щупал я такого полотенца. Даже у Конни, которая умеет обращаться с тряпками и знает, как их стирать, даже у неё никогда не было такого полотенца. Такого богатого и такого красивого. А у него было. У этого козла было. Сука, у него было. И я никак не мог перестать гладить его. Странно, но, даже держа его в руках, я не мог сказать, что оно моё. Оно было слишком чужим. Я мог лишь трогать его и смотреть за Шэйзом.

Сначала он так тяжело дышал, так сильно дрожал, но через несколько минут успокоился. И я чуть ли не увидел, как в голове его задребезжали шестерёнки: мудила попытался сообразить, что вообще творится. Зачем его схватили. Куда везут. Постарался разглядеть хоть что-нибудь за повязкой. Принялся бормотать всякое — что-то типа: « Эй… Эй… Здесь кто-нибудь есть?» и «Что происходит?» Голос его был приглушённым и сдавленным, и слова было трудно разобрать, но я всё равно понимал, что он говорит.

Проклятые фильмы — создают впечатление, что если человека заткнуть кляпом, то тот вообще не сможет издать ни звука. Брехня. Люди всё равно могут орать, и трындеть, и шуметь по-всякому. Я всегда ржу, когда какой-нибудь «плохой парень» накрывает рот «героини» рукой, чтобы та молчала. Один раз попробовал так с Конни, и она кричала лишь громче и противнее, и едва не оттяпала мне палец.

И вот Шэйз разгоняет свой полицейский умишко с девяносто до минус бесконечности, ищет, с кем бы заговорить, ищет, что бы сделать, чтобы вернуть себе контроль. Но ему конец, скажу я вам. Он этого ещё не знает, но он мой. И мне стало в кайф сидеть здесь, держать в руках его полотенце и тихо наблюдать, как он крутится.

Спустя пару минут он скрючился пополам и попытался сесть. Фургон трясло и слегка мотало, и это немного запороло его затею, но, в конце концов, он смог примоститься у стенки. Затем попробовал типа как оглядеться, скосив глаза под повязку. Я знал, что меня он точно не увидит, если увидит хоть что-нибудь вообще, но всё равно держался рядом, на случай, если ему что-нибудь взбредёт в башку.

Ноги его были согнуты, и меня вдруг ошарашило, что они В НАТУРЕ хороши. Мускулистые. Сбиты́е. Не слишком перекаченные, какими скоро станут мои. Не чересчур длинные, не чересчур короткие. Хорошая, чистая кожа. Ничего угловатого, ничего шероховатого. Ноги настоящего мужчины. Идеальные ноги для идеального полотенца. И какого хуя я это подметил? Какого хуя вообще начал ДУМАТЬ о них? Блядь.

Я заставил себя отложить полотенце в сторону и потёр глаза. И полностью сосредоточился на Шэйзе, который пыхтел над стяжкой на запястьях. Я покачал головой. Сраный коп раньше столько раз использовал подобные хрени, и никто не вырвался — почему же сейчас он вдруг решил, что у него получится? Мне стало почти смешно.

Вскоре мы уже подъезжали к Хайленду. Я почувствовал, как фургон сбавляет ход. Почувствовал, как подпрыгиваю по ухабистому мосту съезда и качусь вниз, вливаясь в поток машин, движущий к Голливуд-Боул. Он вдруг замер. Замер, не шелохнувшись. Я напрягся, и естественно, стоило нам тормознуть на светофоре, как тот начал колошматиться спиной о стенку фургона и вопить со всей дури!

Я мухой подлетел к нему! Рывком повалил обратно на пол, оседлал торс и загнал руку под подбородок! Он моментально заткнулся.

— Попробуй повторить, — прошептал я, — и тебе не жить.

— Прошу, не надо, — промямлил тот из-под кляпа. — Просто отпустите меня. Не нужно этого делать.

Я ухмыльнулся. Потом понял, что ощущаю его прерывистое дыхание между ног. Ощущаю, как он извивается подо мной, потому что ему зажало руки, и плечи тянуло назад. Когда тащил вниз, я порвал на нём футболку. Несильно, но как раз хватило, чтобы обнажить довольно развитые грудные мышцы с распластавшимися завитками волос, в точности как на руках и ногах. Ни за что на свете не смогу я представить Конни, когда буду иметь его. Но я всё равно начал дышать чаще. И хер мой всё равно ожил.

Не знаю, зачем, но я перебрался вниз и уселся ему на ляжки. Наверное, чтобы немного ослабить давление на руки. Он завертелся, расправил плечи, как мог, и приподнялся на локтях. Край его футболки задрался, слегка, и я увидел, что у него приличный пресс: не кубиками, но крепкий, и немного поросший волосами. И сидя на нём вот так, полностью контролируя ситуацию, — я захотел его потрогать.

Я шлёпнул ладонь ему на грудь. Ага, сплошные мышцы. Он дёрнулся, но больше ничего сделать не смог. Я осторожно потянул обрывки футболки в стороны — совсем малость: Уэйн хотел «раздеть» его на камеру — и оголил сиську. Сосок был коричневый, и мягкий, и опоясывался волосками вокруг. Я немного поигрался с ним. Бля, и даже когда закрыл глаза, всё равно осязал волосы. Стало ещё заметнее, когда соснул разок. Тогда-то Шэйз реально задергался.

— Что… что такое? Что ты делаешь?

— А ты как думаешь, пидор?

Чуть склонившись назад, я провёл руками вниз по его ногам, затем обратно, задрав по пути штанину. Он попытался меня скинуть, но я саданул его коленями по рёбрам, буквально вышибив дух. Тот обмяк, силясь втянуть воздух в лёгкие. Я развернулся, переместился ему на грудь и перевёл взгляд на пах. Расстегнул молнию на шортах, и увидел, что на нём белые «Хейнз», или «Джокиз», или что-то тип такого, только небрендовое. Тоже чистенькие и свеженькие.

Позади себя я слышал шёпот Шэйза:

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Я не такой. Прошу. У меня есть жена. У меня есть дети. Я… Я вас не видел. Никого не видел. Прошу, отпустите меня. Я… Я не стану заявлять. Пожалуйста.

— Не бойся, — прошептал я, поглаживая его живот. — Мы просто немножечко развлечёмся.

Потом приподнял резинку трусов и посмотрел на пенис. Он был маленький, аккуратный и обрезанный. Как тот и обещал.

Шэйз завилял задом, пытаясь вырваться, так что я щёлкнул резинкой, отпуская её на место, опять развернулся и на этот раз лёг на него всем телом. Блин, мой хер буквально бился о джинсы, умоляя о свободе. И Шэйз ощущал, как трётся он о его собственный. Я прижал Шэйза ближе, словно успокаивал ребёнка. И услышал, как часто он дышит. Услышал, как колотится его сердце. Услышал какой-то запах, типа «Брюта» или «Олд Спайса», смешанный с его собственным потом — таким, который всё равно пахнет чистотой, всё равно пахнет жизнью. И я владел им, прямо сейчас. Он был моим, вот так просто и вот так ясно. Полностью моим.

— Господи Боже, — задохнулся тот, — умоляю, умоляю, не делайте мне больно.

— Не сделаем, — пообещал я.

Уэйн свернул на их улицу, совсем сбросил скорость и съехал на подъездную дорожку. Потом добрался до задних ворот и вырубил двигатель. Дверь сарая была как раз за ними. Ленни уже стоял там, ожидая нас.

Я по-прежнему слышал, как шелестит Шэйз:

— Пожалуйста, вам правда не нужно этого делать. Я не такой. Вам не понравится. Прошу, отпустите меня. Я… Я ничего не сделаю. Умоляю.

Тут Уэйн дёрнул боковую дверь и с грохотом прокатил её до конца. Шэйз судорожно сглотнул и вдруг зашёлся в конвульсиях рвотных позывов. Уэйн это заметил.

— Усади его, — сказал он. — Голову между коленей. Нельзя, чтобы его стошнило с кляпом: может захлебнуться.

Я сделал, как было велено. Он залез в фургон, положил ладонь Шэйзу на спину и прошептал:

— Тихо. Успокойся. Дыши глубже. Не разговаривай. Вообще не открывай рот, иначе тебя вырвет.

Тот изо всех грёбаных сил попытался вернуть себе самообладание… но не очень-то успешно. Тогда Уэйн вытащил из кармана бандану, повязал её вокруг шеи Шэйза и затем достал изо рта кляп.

— Колу, — коротко бросил он. Спустя секунду у Ленни в руках оказалась банка с содовой, которую он подавал Уэйну. Тот забрал её, потянул Шэйза назад за бандану и силой влил в него немного колы. Он закашлялся, задыхаясь, но давиться перестал. — Лучше?

Через пару мгновений Шэйз кивнул. Уэйн потуже обвил бандану вокруг его горла и пригрозил:

— Даже не пытайся позвать на помощь. Ясно?

Шэйз снова кивнул.

И это окончательно убедило меня, что Уэйн пиздел, когда говорил, что, типа, никогда такого не делал. Может быть, он не делал такого с мужиком вроде Шэйза, может быть, только с тем студентом или каким-нибудь мелким пацаном, которого он подцепил в баре или с улиц Санта-Моники, или даже заплатил, чтоб тот ему позволил, но он совершенно точно уже делал это. Серьёзно, я мог бы забить на всю остальную хрень: проработанный план, живое описание того, как всё произойдёт, способ, каким он хотел подвесить Шэйза — всё можно было бы списать на его маниакальное увлечение затеей. Даже после его рассказа я не был окончательно уверен, что он врёт. Но знать, что делать, чтобы мужик не облевался, и делать это на автомате — он напрактиковался. И вот что странно — меня это успокоило. И сделало ещё осторожнее в его присутствии.

Он крепко держал концы банданы, пока я поднимал Шэйза, чтобы отнести его в сарай. По дороге коп слегка вырывался — не слишком — но я всё равно чувствовал себя силачом. Всё-таки он был не из мелких, и, держа его в руках, как обычно держат невесту, — я чувствовал… хз, я просто ощущал свою мощь. Всё было хорошо. От формы его ног и до его кожи, такой гладкой и здоровой на ощупь, да даже до того, как волосы на его икрах щекотали волосы на моей руке, — всё было просто правильно. А от его задницы, прижатой как раз над моим пахом, я едва не выстреливал в трусы.

Бля, короче, я… Я знал, что мне будет просто охуенно. Как с тем первым пацаном и как с тем охранником в Мид-Стейте, Картером. И я… Я знал, что не должен так думать. В смысле — я натурал; я в самом деле натурал. Люблю киски, и по ночам в кровати мне нужно тискать тёлку. И я знал, уже тогда знал, что назад дороги не будет. Знал, что нужно остановиться, прямо в тот же миг. Но я… Я… Я не мог — клянусь Богом, не мог. Я как будто бы подсел на какую-то дурь, и в голове долбились мысли лишь о следующей дозе. Как у какого-то вонючего подзаборного торчка. Типа как будто бы это был не я. Не я. Но даже зная всё это, я продолжал нести его в тот сарай. И я… Мне было не остановиться. Потому что глубоко внутри — очень глубоко, куда никому не хочется заглядывать — мне было нужно поиметь его. И этого нельзя было сделать, если не поиметь его целиком.

В тот момент никто не смог бы убедить меня в этом, но сейчас я понимаю, что тогда я был полностью, абсолютно, окончательно — без тормозов. Я действовал как на автопилоте, или как блядская марионетка, управляемая невидимыми нитями, идущими к мозгу. И этот мозг больше не интересовало ничего нормального, или человеческого, или божеского. Он хотел лишь утолить свою настоявшуюся жажду мести, и он дёргал бы за эти нити, пока не получил своё.

Что делало меня по-настоящему устрашающей тварью.

Даже для себя самого.