Глава восьмая

Пока я был в отключке, мне снился сон. Походу, это был сон. По крайней мере, тогда мне так казалось. В общем, летел я по небу в тюремной робе, летел на спине, летел со своей первой девушкой. С первой девушкой, с которой я спал — как же её звали — Рамона. Точно, Рамона Вердуго сидела верхом на мне.

Бля, старая добрая Рамона. Я годами не вспоминал о ней. Золотистая кожа. Волосы цвета воронова крыла. Глаза такие карие, что почти чёрные. А буфера? Ох, блин, рядом с ней даже дыни чувствовали себя ущербными. Блядская Рамона. В старших классах мы трахались как кролики — я тогда учился в девятом, а она в одиннадцатом. Звучит тупо, но однажды мы налетели друг на друга в коридоре, как тачки на сто первой, и так и не отлипали до тех пор, пока ёбаный Энтони меня не сдал.

Так вот. Наш первый раз случился на пляже Зума, что на севере Малибу. У её папаши был офигенный «Додж Коронет» пятьдесят седьмого с откидным верхом. Красный с белой отделкой и сиденьями. С двумя выступающими трубами на багажнике, как хвостовой киль у самолёта. Он как будто бы парил, даже когда стоял на месте, и, естественно, старик никому не позволял водить его. Грозил порешить всех к чёртовой матери, и всё в таком духе. И вот однажды ранней весной мы решили прогулять школу, и она спёрла из дома запасные ключи, которые от всех прятали, и мы покатили по десятой и прямиком на Пасифик-Кост. Смешно, но в свои пятнадцать я уже водил, курил и покупал бухло из-под полы. А ещё у меня был свой собственный маленький бизнес, тесно связанный с такой прекрасной школьной дисциплиной как «ботаника», поэтому в бабле недостатка не было. Да, была ещё мамаша и её козёл-муженёк, вечно закидывающие меня претензиями и пытающиеся взять под контроль, но у них ни хрена не выходило. Так что, как ни крути, а жизнь моя была хороша.

Боже, как же тот «Додж» мчался. Даже на своей выпендрёжной кнопочной автоматике. Мощности его восьмицилиндрового двигателя хватило бы, чтобы сломать человеку шею, если слишком резко дать по газам. И сидя за его рулём впервые, скользя вдоль береговой линии в идеальный калифорнийский денёк, с Рамоной рядом, с её рукой, работающей в моих штанах, с моей рукой, обнимающей её за плечи и мнущей сиську — я был король ёбаного мира.

Мы весь день пробесились на пляже, потом отоварились парой сэндвичей в супермаркете и уговорили одного обдолбанного сёрфера купить нам упаковку пива. Тот притащил сучий «Миллер Лайт», что б его. А после, когда хавка закончилась и уже стемнело, мы подняли крышу, перебрались на заднее сиденье и занялись делом.

Блин, тачка была реально здоровая: там можно было растянуться во весь рост. Серьёзно, даже я тогда мог — ведь всё ещё рос. А Рамона, та была крохотная по сравнению с её сиськами. Короче, страсти накалялись: мы целовались, и обжимались, и мацали друг друга — она почему-то обожала мацать меня за задницу — и потом спрятались под одеялом, и я расстегнул молнию, и вывалил хер, и скользнул в неё без малейших раздумий. В натуре, я столько раз видел, как моя мать ебётся с мужиками, что наверняка знал, что делать. Помню, что успел впечатлиться — не удивиться, не обрадоваться и не испугаться — от того, как же это приятно, перед тем как забраться в неё по самые яйца.

Когда мы вышли на финишную прямую, Рамона обхватила меня ногами, сжала в руках задницу и притянула ближе к себе. Я кончил первым… гораздо быстрее, чем кончаю сейчас… и она продолжила тереться об меня в такой позе, пока не кончила сама. Потом укусила за сосок. До крови.

Я взвизгнул, отшатнулся от неё и спросил:

— Ты чё, блин?!

Хихикнув, та облизнула губы и поцеловала второй сосок. И сказала:

— Теперь ты мой.

Я рассмеялся, и мы пошли на второй заход.

Как я уже говорил, мы были вместе до тех пор, пока я не загремел в Каунти. Даже на её батю, обещавшего все кары небесные за то, что мы берём машину, нам было абсолютно похрен: мы тырили его тачку, когда только хотели, потому что я догадался сделать запасные ключи. Не, я честно старался парковать её, как парковал он, чтобы было незаметно. Но иногда был слишком счастлив, чтобы думать о такой херне. И тогда мы с Рамоной ржали до усрачки — а потом он всё-таки продал колымагу.

А потом она услышала обо мне и Пако с его мучачос. Кажись, её двоюродный брательник сидел за кражу в магазине, и один вертухай слил ему инфу за пару таблеток кислоты. И когда она узнала, то перестала разговаривать со мной. Не брала трубку. Даже не выходила к двери, когда я заявлялся к ней домой. О том, что она в курсе, я догадался, лишь когда пришёл к ней в последний раз: отец криво усмехнулся и пробормотал: «Марикон», — а Рамона попросила передать, что не хочет гулять, потому что у неё разболелась голова. И тогда я пошёл и спросил у своего кореша-латиноса, что это значит — «марикон». И он, блядь, сказал. Ёбаная Рамона киданула меня, потому что меня, блядь, выебли. Сраная пизда.

Короче, я переметнулся в клубную тусовку, где меня знала пара-тройка чуваков, и начал с нуля, а после встретил Конни. И навсегда выкинул эту суку из головы. Но тут вдруг этот сон.

Короче, да, летел я на спине в серой тюремной робе. Она седлала меня сверху, чего никогда не делала в реальности: не могла впиваться пальцами в булки в таком положении. И она цепляла мою рубашку ногтями, и драла её, и вопила:

— Давай, шмара, давай же, блядь!

Но рубашка не рвалась. Пуговицы не расстёгивались. В штанах был зверский стояк, но молния не двигалась с места. И тогда она влепила мне пощёчину. Пиздец, какую сильную. И пиздец, какую болючую. А я-то думал, во снах не чувствуют боли. А потом внезапно на мне сидела уже Конни, а Рамона была подо мной, грызя задницу сквозь штаны. Прямо зубами. И всё равно ничего не получалось. У Конни в руках появились ножницы, и она попыталась разрезать робу, но те сломались. И она расплакалась.

Потом Рамона пропала, и мы с Конни перевернулись так, что теперь я был сверху, и она превратилась в статую. Потом я увидел, что мы на высоте миль над землей и что мы не летим, мы падаем. И кто-то сидел сзади, разрывая рубашку, как бумагу. И штаны, как будто бы их вообще нет. Я думал, это опять Рамона, но на этот раз это был отец Тельо. Что не имело никакого смысла: он никогда не приставал ко мне. Но сейчас он щупал меня всего, тыкал, и хватал, и щипал, и дёргал, и шептал:

— Если бы ты мне только дал. Если бы ты мне только дал.

Потом Тельо и Конни исчезли, и я почувствовал под животом одну из багажных труб того самого «Доджа», хотя всё ещё падал. Но теперь передо мной стоял голый Уэйн и бил меня по щекам, и земля приближалась так быстро, и я неожиданно оказался на ней, но не опустился. Тупо… оказался. И, наконец, смог оглядеться, и мир вокруг вдруг начал искажаться. Превращаясь в комнату. В ту, где я трахал Шэйза. Но я лежал не там, где лежал в последний раз. В последний раз я помнил себя на теле Шэйза, помнил, как отключился, но сейчас я почему-то был по кровати и почему-то видел под собой пол. Херня какая-то.

Потом до меня дошло, что лежу я на какой-то перекладине, и руки мои свисают вниз. Попробовал сесть, но не смог подняться. Рванулся, но остался на месте, и смутно разглядел, что запястья скованы наручниками, обмотанными вокруг какой-то палки! И лодыжки тоже скованы!

Чё за хуйня?

Блин, я очухался в ту же секунду. Покрутил головой и сообразил, что нахожусь на тех самых ко́злах, обитых кожей. Лежу вдоль, а не перекинут поперёк. Щиколотки прицеплены к ляжкам так, что очко выставлено на всеобщее обозрение. Но я как будто бы одет, пусть и не полностью. Точно, я опять в плавках. Чё вообще происходит? Когда успел я натянуть трусы?

Слева кто-то застонал. Я повернулся и упёрся взглядом в Шэйза, привязанного к стулу какой-то хитрой системой верёвок и узлов, от которой тот стал похож на грёбанное макраме. Обрывки шмоток — лохмотьев, принадлежавших явно не ему — болтались на плечах и поясе, будто его одели и опять раздели. И он корчился, как от боли. Что, походу, ушло недалеко от правды: на хер его были налеплены какие-то проводки, и на яйца, по-моему, тоже. Под креслом тихо пожжуживал трансформатор, и Ленни — с каменным стояком, и в чём мать родила — развлекался с ним на полную. На штативах стояли две камеры и всё записывали.

— Всё работает, Уэйн, — захихикал Ленни. — Я реально чувствую ток. Смотри, просто трогаю сосок, — он дотронулся до него хером, больной урод, — и меня немного потряхивает. И смотри, как ему нравится.

Пиздёж. Перед глазами всё плыло, но я всё равно видел, что Шэйз в ауте. Зрачки закатились вверх, веки дрожали — его всего корёжило; он тупо мычал.

Бля, сколько же я был в отключке?

Ленни продолжал лапать Шэйза, без конца хихикая, как какой-то поехавший клоун, и выкручивая, и шлёпая, и щипая так, что больно даже смотреть. Тот лишь сопел на одной ноте, прерывисто и тяжело дыша. Ленни хохотнул:

— Смотри, Уэйн, он сейчас кончит.

Я услышал, как Уэйн ответил: «Хорошо», — и Шэйз спустил. Не много, как со мной. Совсем чуть-чуть. Но для Ленни хватило.

Голова Шэйза упала на грудь, типа он сейчас вырубится, и тогда этот мосластый хер выключил трансформатор, повернул камеры в другую сторону, взял Шэйза за волосы и дёрнул назад. Пару раз ударил по лицу, потом подошёл ближе.

— А теперь будь паинькой, или пеняй на себя, — сказал Ленни, и открыл Шэйзу рот, и засунул туда свой хрен. Шэйз не сопротивлялся. Не делал вообще ничего. Скорее всего, был просто не в состоянии. Но Ленни всё равно притворялся, будто насилует его. И был жутко доволен.

При виде этого меня опять затошнило. И вот этим ублюдским извращенцам я помогал? Бля, как же низко я пал.

Неожиданно совсем рядом раздался голос Уэйна:

— Не задерживайся там, Ленни.

И следом я ощутил руки на своей заднице. Оглянулся… и, блядь, естественно, сзади стоял ёбаный Уэйн, такой же голый, как ёбаный Ленни, и в такой же, блядь, боевой готовности.

— Ёб твою мать, Уэйн, — рявкнул я, — ты чё, блядь, тут удумал?!

— Просто исполняю свою маленькую мечту, — лениво ответил он. — Насилую двух красавчиков разом.

— Если ты надеешься трахнуть меня, хуесос…

— Ой, да хорош уже, Курт, — насмешливо перебил меня тот. — Я же знаю, что твоя целка давно сорвана. Так что же ты так бережёшь?

Он саданул меня по пятой точке, прямо со всей дури! Я аж подпрыгнул от боли. Понятия не имел, что жирный хер настолько сильный.

— Я достаточно насосался твоего хуя, кокеточка. Оплатил твою жопу с лихвой. Пришла пора ОТРАБАТЫВАТЬ.

И он разодрал на мне трусы. Я инстинктивно вздрогнул. И заметил третью камеру, снимающую только меня. В считанные секунды от плавок осталась лишь резинка, болтающаяся на поясе. Он щёлкнул ей пару раз, но снять толком не пытался. Потом занёс хуй меж булок.

— О, да, детка, — пробормотал он. — Я хотел тебя так с момента нашей встречи.

— Чё за нахуй, Уэйн! Чё за дела?! Ты ведь получил, что хотел!

— Нет, это ты получил, что хотел. Ты хотел поиметь офицера Шэйза — я понял это по твоим глазам, когда он назвал тебя «гомиком» — и, судя по всему, у тебя более чем получилось. По-моему, он в состоянии шока.

— Изо всей той хуйни, что вы с ним вытворяли, пока я был в отключке. Скольких парней вы уже успели оприходовать до этого?

— О, Курт, я тебя умоляю. Я впервые пошёл напролом. Раньше как-то не было особой нужды. В этом мире уйма молодых мужчин, готовых — да практически на всё — за определённую сумму вечнозелёных. Пока не узнают, что их будут снимать на видео. Или, как далеко я собираюсь — скажем, зайти.

— Поэтому лучше сначала довести их до нужной кондиции, а потом уже вдаваться в подробности, — добавил запыхавшийся Ленни.

— Ленни, ты всё? Спящая красавица проснулась, и я хочу, чтобы каждую секунду нас снимали все три камеры.

Краем глаза я заметил, как Ленни вытащил и кончил на лицо Шэйза. Потом дал его голове упасть обратно на грудь и обернулся ко мне. И увидев его улыбку, я в натуре похолодел. Он больше не выглядел таким перепуганным, таким… забитым: Ленни скалился, как кот, который только что прикончил воробья.

— Сейчас отдышусь, — выдавил он. — И продолжим.

— Не торопись, дорогуша, — сказал Уэйн, по-прежнему потирая головкой мою дырку. — У нас вся ночь впереди. Я выпил пару «Виагры». — Он подошёл ко мне спереди. — Ты единственный, кого я так захотел, Курт, захотел, не смотря ни на что. В основном, из-за твоей непоколебимой уверенности в том, что ты можешь околпачить меня, как какого-то отчаявшегося голубого, жаждущего пенис любой ценой. Понимаешь, я слышал о тебе от друзей. От мужчин, вроде меня, и они поведали мне о твоём образе мышления. «Так и быть, можешь отсосать мне, если подкинешь нормально баблишка».

— Это я узнал тебя, когда ты вошёл в бар, — встрял Ленни, проглотив пару таблеток. Походу, какое-нибудь дерьмо, чтобы у него опять встал. Надеюсь, урода хватит сердечный приступ. — Поэтому так быстро купил тебе пиво.

— А про тот наш разговор — можно ли заставить мужчину кончить против его воли — ну, мне просто ужасно захотелось доказать тебе, что это возможно, даже в твоём случае. Особенно в твоём случае.

— Что ты несёшь?

— Я делал такое раньше, Курт. Тот студент в Техасе — он ведь даже не был первым. Естественно, обычно мне приходится прибегать к искусственной стимуляции: я ведь не так щедро экипирован, как ты. Но для этого и изобрели игрушки. В общем, на войне все средства хороши, что я проверил на паре парней, которые начали истерить уже во время самого веселья. Так что я при любом раскладе не оставался разочарованным. Но ты? С тобой пришлось ой как нелегко. Ты слишком сильный, чтобы проиграть в драке. Слишком сообразительный, чтобы купиться на «Ну давай я тебя немножечко свяжу». И я почти сразу догадался, что споить твою тушу нереально, равно как и успеть подсыпать чего-нибудь в пиво, пока ты не смотришь. Но потом Ленни пришла в голову эта идея со спором, и ты согласился. И я понял, как заполучить тебя.

— Я знал, что он коп, — продолжил Ленни, переставляя камеры. — Он замёл одного моего кореша полгода назад. Причём, реально на законных основаниях: этот балбес открыл ему дверь практически со стояком в руке. Но бравый офицер Шэйз и глазом не моргнул, а просто достал значок и повязал его. Прямо в халате.

Уэйн хохотнул, наминая мой зад.

— Он потом поныл нам об этом за выпивкой. Всё выложил. Даже номер, по которому звонил. Было грешно упускать такую возможность.

— То есть, вся эта хрень с самого начала была подставой?!

— С того самого момента, как мы покинули бар.

— Пиздёж. Ленни чуть не обосрался, когда Шэйз вытащил значок!

— Курт. Он — актёр. Я ведь тебе говорил, помнишь?

— Ты бы видел, как я даю «Макбет» в парке.

— Я специально проболтался, чтобы посмотреть, обратишь ли ты внимание. Но, как и положено среднестатистическому козлу, думающему только хуем, ты пропустил всё мимо ушей.

— Но… Но Уэйн, ты же, наоборот, был против! И… И после, когда ты спустился, чтобы помочь прогнать Шэйза… и… и… потом… потом…

Мне хотелось и дальше возмущаться и повторять, что они всё врут, но внезапно я понял, что это ни хрена не пиздёж. Понял по тому, как сначала Уэйн держался в стороне, давая Ленни строить планы. По тому, как ловко подхватил он за мной, когда нужно было отбрехаться от Шэйза. Как гладко всё пошло с тех пор. И как надрывались колокольчики в моей голове, и как внутренний голос твердил, что пахнет жареным. Бля, мне не хотелось в это верить, но гондон подал мне всю инфу на блюдечке: я, лежащий на этих ебучих ко́злах, был конечной целью всего этого ебучего плана. И каким же дебилом я себя почувствовал.

— Ты сыграл свою роль в десять раз лучше, чем я рассчитывал, Курт, — сказал Уэйн, потом вернулся назад, прилёг мне на спину и, положив голову на плечо, махнул рукой в сторону Шэйза. — И этот мужчина оказался прекраснее, чем я мог себе даже представить. Всё было идеально. Как же жаль, что скоро это кончится.

И я, может быть, и дебил, но у меня хватило ума, чтобы врубиться, к чему Уэйн клонит. Шэйз нас видел. Видел наши лица. Не должен был, но видел. И он видел, где его держали. Задний двор, так уж точно. Если его отпустить, то, возможно, он прикусит язык. Особенно, если учесть, что мы засняли, как он отсасывает у мужика, и кончает как пулемет, когда его трахают в задницу. Но, возможно, накатает заяву. И он сможет нас опознать. По крайней мере, меня, потому что у меня есть приводы. Значит, я в любом случае попадусь. Но зная их кухню изнутри, зная, как обожают копы рисоваться друг перед другом, зная, как трясутся они за свою альфа-самцовость, я в принципе был готов рискнуть. И мы втроём могли бы разыграть затёртый до дыр сценарий «наше слово против его». Но Ленни и Уэйну в натуре есть что терять — дом, свободу, положение в обществе, друг друга, в конце концов. И для них риск слишком велик. Им придётся убить его. Я напряг извилины, прикидывая, как они собираются всё обстряпать и что с этого будет мне. Навряд ли они настолько тупоголовы, чтобы пытаться пришить и меня.

Уэйн отстранился, и я услышал, как чпокнула банка с вазелином. Спустя мгновение он утрамбовал комок мази мне в зад. Я не мог толком пошевелиться, и хоть как-то стряхнуть его с себя: браслеты не давали поднять руки, а туловище удерживал на месте ремень, обмотанный вдоль пояса и пристёгнутый к козлам. И тогда я конкретно поплыл. В голове вдруг возникло, как Пако меня насиловал. Но я постарался собраться в кучу, понимая, психи сейчас мне точно не помогут, и воспользовался любимым приёмом Шэйза.

— Уэйн, тупорылый ты осёл, никакой ебучий коп не стоит иглы. И уж поверь, мужик: если ты его прибьёшь, они тебя найдут. Бля, да у него в кишках твоя сперма. Соображай хоть чуть-чуть!

Уэйн раздвинул булки, раскрывая дырку и ныряя туда большими пальцами.

— Но сначала им придётся его найти. А для этого и существует национальный заповедник Анджелес. Там всегда можно закопать тело. И очень глубоко!

И он вколотил в меня свой болт. И я, блядь, завизжал, врать не стану. Потому что он хотел. Я пытался промолчать. Но визг сам вырвался! А потом он накинул бандану мне на шею и принялся затягивать концы.

— Не думай, что на этот раз всё будет быстро, — пробормотал он, долбя меня, и постепенно затягивая бандану всё туже и туже. И Ленни начал играть со мной внизу. Играть грубо.

Ёбаный ты ж, блядь, в рот! Я не собираюсь здесь подохнуть! Не когда меня душит и одновременно трахает в зад какой-то толстожопый пидор! Ни за что на свете, сука!

Я заставил себя прекратить панику. Даже когда бандана ещё сильнее врезалась мне в горло. И скосил глаза на наручники. И чуть ли не заржал. Это был всё тот же жлобский вариант, который показывал мне Ленни. Их цепочка была перекинута через металлический штырь между ножек козел. Я дёрнул посильнее. Ни хрена. Потом ещё раз. Бесполезняк.

Уэйн таранил мне всё резче. И, блядь, разрывал меня пополам! Не знал, что у него такой здоровый хуй! Он всё бубнил: «Идеально, идеально». Снова, и снова, и снова, и как же мне хотелось расквасить его ебало лишь за одни эти слова. А Ленни в это время тоже всё жестил и жестил. Как будто бы решил совсем выдрать мой хер к чёртовой матери. И я кряхтел и стонал от боли, как ни пытался сдерживаться. Что пиздец, как меня бесило, даже сильнее, чем всё вокруг.

Бандана так туго пережала мне горло, что я невольно вытащил язык, инстинктивно ловя ртом воздух. Перед глазами побежали разноцветные пятна. В голове что-то грохотало, так тяжело, что, казалось, будто она вскоре вовсе отвалится. А потом мой хер начал вставать! И я реально струхнул! Слышал о мужиках, которые душат себя, чтобы вызвать эрекцию, но не думал, что это работает и так! Я натужился и ещё раз рванул наручники на себя.

Где-то внизу захихикал Ленни:

— Тихо, тихо, оставь мне немного.

Уэйн ускорился. Походу, собирался, кончить — к счастью, он скорострел — и мне в натуре снесло башню. Скотина. Он хочет зарыть меня вместе с Шэйзом в одну сраную могилу, с брюхами, набитыми его и Ленни кончой, и по-любому уложит нас так, как мы лежали на кровати! Я взорвался от ярости! Хрена-с-два у него получится!

И тут он начал спускать в меня своё дерьмо. И я это прям почувствовал. С Пако такого не было, и на мгновение я пришёл в такой ужас, что когда вновь дёрнул наручники, цепочка лопнула! Я шарахнул локтем прямо по сучей роже Уэйна, отправив того в полёт, и козлы опрокинулись вместе со мной и погребли под собой Ленни!

Пиздец, и какая же это была тяжеленая хреновина. Чуть было не сломала мне голень. Но ещё она погнула кольцо из цепочки, опоясывающей ляжку, и я смог освободить одну ногу. Следом переключился на ремень вокруг талии, чтобы после дотянуться до второй лодыжки.

Об Уэйне я не волновался: тот сто процентов был в отрубе. А вот Ленни, чтоб его, почти вылез из-под козел и силился встать на ноги. Я еле успел дотянуться до него, схватить за ступню и дёрнуть. Потом потащил к себе. И почти подтащил, но тот лягнул меня в грудь, и я разжал кулак.

Он вскарабкался на ноги, вытащил откуда-то нож и кинулся на меня! Попытался пырнуть в спину, но я смог вывернуться, и лезвие прошло по касательной. И следом я его сцапал, на этот раз в шейный захват. Он орал, вырывался и стучал ногами по полу, и тогда я словил его руку, не выпускающую нож, развернул в его сторону и воткнул прямо в костлявый, безволосый грудак! Кровь хлынула во все стороны, и Ленни пару раз дрыгнулся и притих. Я спихнул его с себя.

Потом со стонами начал брыкаться, и пинаться, и трясти по-прежнему согнутой и связанной ногой, пока вторая цепочка, наконец, не треснула. Следом нашёл пряжку в районе пупка и расстегнул этот проклятый ремень. Остатки браслетов по-прежнему висели на лодыжках и запястьях, но больше они ничем мне мешали. Я поднялся на подкашивающихся ногах, оставив на полу кровавое пятно из раны на боку.

Всё вокруг было белым. Я вообще ни хрена не видел. Только слышал, как кряхтит Уэйн, и как Ленни сипит, хрипит и стонет: «Врача. Врача». По-моему, он даже чуть-чуть булькал. Я явно пробил лёгкое.

Я принялся вслепую плутать, ковыляя и спотыкаясь, в этом… этом белом тумане. Каким-то образом очутился на улице. И там было всё так же бело, и одновременно темно. Я нашёл фургон, скорее, на ощупь, чем глазами. Потом нашёл пистолет Шэйза, потом нашёл дорогу назад. И опустошил обойму в обоих козлов. Услышал их крики. Падлы. Свяжитесь со мной и захлебнётесь своим же дерьмом.

Хз, сколько потом шатался я по тому сараю. Как зомби. С голым задом. Сколько материл их тела. Наверное, часы. Может быть, минуты. Очнулся, когда споткнулся о Шэйза. Мешком повалился вниз и почувствовал во рту кровь. Потом оглянулся и увидел, что одна нога зацепилась за его тело. Тот лежал на боку, по-прежнему привязанный к стулу. Я подполз и аккуратно освободил его, что заняло кучу времени, потому что там были сплошные узлы. Потом подхватил на руки — не знаю, откуда у меня остались силы — и отнёс обратно на кровать. И засуетился вокруг, как вокруг собственного ребёнка. Зачесал назад волосы и осмотрел лицо. Положил руку на сердце и с облегчением ощутил, что оно ещё бьётся. Слабо, но точно бьётся.

Меня окатило новой волной ненависти. Эти твари сделали ему больно. Возможно, мучали. Уёбки хотели убить его, а он был мой, а не их! Суки! Он был МОЙ! Я дочапал до тел и начал их пинать. Всё пинал, и пинал, и пинал, пока не рухнул на пол, всхлипывая.

Опять не знаю, сколько я так пролежал, но до меня вдруг дошло, что на улице темно. Совсем темно. Что значит, было уже за девять. Получается, я отключался, по крайней мере, на три-четыре часа. Но как? Почему? Только если… в пиво, что я выпил, что-то подмешали. Мне стало лучше, когда я прикончил первую бутылку. Мне стало — бля, мне стало прям хорошо. Я перестал париться по поводу того, что собирался сделать. Неужели поэтому? Крышки тех бутылок откручивались как-то совсем без напряга. Выходит, они с самого начала планировали меня травануть, чтобы заполучить Шэйза в своё распоряжение. Бля, что они с ним вытворяли, пока меня не было?

Я внимательно оглядел его. Осторожно. По всему телу были синяки и ссадины. Вокруг сосков — порезы. Какие-то сопли на лице и груди. Волосы пошли колтунами от них. На месте проводков кожа запеклась в ожоги. И между ляжек тоже. Боже мой, они в натуре его мучали.

Я подскочил и начал вновь пинать тела. Пинал изо всех сил, как будто бы они могли это почувствовать. Один раз охуеть как ударился — сломал палец на ноге, как оказалось — и упал обратно к Шэйзу. Полежал пару минут, рассматривая куски пены, покрывающей потолок, и ощущая, как глаза наполняются слезами. Но нельзя: Шэйз начинал холодеть.

Я покрутил головой в поисках одеяла, но ничего не нашёл, и решил просто завернуть его в простыню с кровати. Та была вся в крови, но дело своё делала. Потом перерыл блядский сарай сверху донизу, отыскал ключи от наручников и наконец-то снял их. Потом понял, что тоже пиздец как замерзаю. И вспомнил, что до сих пор проветриваю жопу. Проветриваю жопу напротив трупов, залитых кровью. И один из них до сих пор на меня смотрит. Уэйн. Глаза его были открыты, а рот почти изогнулся в привычной ухмылке — он будто бы смеялся надо мной.

Твою мать, пора было линять из этого сарая. Прямо сейчас. Но ни за что, блядь, на свете не оставлю я тут Шэйза. В общем, я взял его, как брал до этого, и отнёс в дом.

Я отнёс его в главную ванную, набрал горячей воды и опустил туда. В воде показалась кровь. Её было реально много, и я опять осмотрел его. Кровь шла из задницы. Походу, что-то я всё-таки да разорвал. Или это Уэйн и Ленни со своими игрушками. На этих скотов это больше похоже. Неважно. Заменжевавшись буквально на секунду, я приступил к мытью. Поддерживал его голову, как поддерживают головку младенца, мылил ароматным мылом грудь, живот и лобок, потом между булок и подмышками, потом водил куском по ногам. По охуенным ногам — всплыло в моей памяти воспоминание двадцатилетней давности; сбиты́м — что за ебанутая мысль в такой момент. Я купал Шэйза, будто делал это всю свою жизнь. Напоследок намылил волосы какой-то навороченной салонной хренью и ополоснул, очень-очень бережно — не хотел, чтобы пена попала ему в глаза. Закончив, усадил к себе на колени и обтёр махровыми полотенцами. Они и в подмётки не годились его идеальным, и мне ужасно не нравилось касаться ими его кожи, но я больше ничего не смог найти. Хз, зачем я вообще всё это затеял, но почему-то мне… бля, мне хотелось, чтобы он был чистым.

Уложив его на койку, я покопался в вещах Уэйна, нарыл треники и толстовку из одного комплекта и надел их на Шэйза. Вещи почему-то оказались впритык — я был уверен, что Уэйн здоровее — но всё же налезли. Всё это время Шэйз ни на что не реагировал. Тогда я оставил его там, так чтобы видеть из ванной, и принял душ. Долгий, обжигающий душ. Не спуская с него глаз ни на секунду. Он не шелохнулся.

Не припомню, чтобы у меня в голове была хоть одна связная мысль: я до сих пор был в полуистерическом состоянии от того, что натворил. Но сейчас понимаю — знаю — в тот момент мне впервые стало за него обидно. Из-за того, что я сделал с ним. Что они с ним сделали. Я знал, что это значит. Для него. И что за этим потянется. А смешно то, что при всём при этом я не жалел, что это случилось. Жалел лишь о том, как случилось. Если в этом есть хоть какой-то смысл.

Нет. Нет, в этом нет смысла. Не могло быть. Об этом даже думать тупо.

Я залепил рану пластырем, подложив маленькое полотенце, чтобы остановить кровотечение, и направился к шкафу Уэйна. Потом остановился. Если его шмотки малы Шэйзу, то на меня они точно не налезут. Но мои джинсы, футболка и всё остальное — всё осталось в том… в том сарае. Однако выбора нет: надо возвращаться.

Я повязал полотенце вокруг пояса и спустился вниз. Открыл заднюю дверь, пересёк милипиздрический газон и подошёл к сараю. Дверь почти захлопнулась, и внутри ничего нельзя было увидеть: нужно было чуть толкнуть… но я застыл, едва коснувшись ручки. Мозги мои начинали более-менее работать, как раз достаточно, чтобы до меня дошло, что если я туда войду, мне придётся в буквальном смысле предстать перед фактом, что я — убийца. Я убил человека. Двух. Знаю, знаю — это была самооборона. Типа того. Они убили бы меня, если бы я не убил их. Тяф, тяф, тяф. Я сам подставился под ситуацию, где такое могло случиться. Нет, где такое сто процентов случилось бы. Мне нет оправдания.

Я убийца. Долбанный убийца.

Пиздец, меня как обухом по голову ударили. Ленни и блядский Уэйн. Мертвы. Убиты. Мной. Сука, сука, сука, я никогда не хотел, чтобы чёт подобное произошло. Клянусь Богом, не хотел. Мы просто собирались поиметь мужика, который поимел нас. Почему всё закончилось полным абзацем?

Потому что блядский Уэйн решил, что он, блядь, настолько умный, что может поиметь меня. Вот почему. Он считал меня безмозглым зэком, который ни хрена не способен справиться сам с собой. Сучий… тупой сучий козёл. Сука.

Да вот только он был прав. Я не способен справиться сам с собой. Я был так поглощён чувством, что всё контролирую, что потерял весь контроль. Мной управляли, как какой-то марионеткой, которая свято убеждена, что это она решает, куда ей идти, когда говорить и как проживать жизнь. Но в очередной раз, в ту же секунду, как я подумал, что делаю свой собственный выбор, принимаю свои собственные решения, земля ушла из-под ног, и я плюхнулся жопой в грязь. И теперь? И теперь я ни хуя не знал, что делать.

И тут мозг мой замер. Вернулся в спящий режим, дав мне немного передышки. На смену ему пришёл чистый инстинкт. Во-первых, нужно найти, что надеть. Тряпки Уэйна и Ленни будут мне малы; бля, они малы даже Шэйзу, а тот немного помельче меня. Значит, я либо найду свою одежду, либо останусь в полотенце, пока не доберусь докуда-нибудь ещё.

Я толкнул дверь. Свет горел всё так же ярко, и кондёр едва поддерживал комнату в жилом состоянии. Я сконцентрировался на выключателях. На всех, кроме одного. Того, чья лампочка освещала место, где лежали тела. Потом отыскал джинсы, чистые от крови, а вот футболка промокла насквозь. Неважно, можно будет обойтись какой-нибудь уэйновской. Но я всё равно подхватил её. Обтёр обувь. Потом щёлкнул последним выключателем и захлопнул дверь, оставив кондёр работать.

Наверху Шэйз лежал в том же положении. Я залез в джинсы, нашёл какую-то футболку Уэйна и тоже надел. Она была в обтяжку, но не как не по размеру, а как будто бы я пытался выпендриться своим телом. Сойдёт. Я подобрал пару его носков и натянул свои кроссы. И опять стал Куртом.

Во-вторых, нужно сматывать удочки. Я осторожно отнёс Шэйза вниз и уложил на диван. Потом стащил плед со спинки и накрыл. И потом перерыл верх дном весь сраный дом — каждую, мать его, комнату — в поисках ключей от «Малибу», что они обещали мне. Нашёл их в ящике приставного столика, плюс восемьсот баксов налом. Заметно облегчает задачу. Выглянув из окна, увидел «Малибу», стоявшую перед домом. В хате была ещё куча барахла, которое можно было заложить, но я решил не тратить на это время.

Засунув окровавленную футболку в мусорный мешок, я выглянул из-за двери, высматривая что-нибудь подозрительное. На улице никого не было, или, по крайней мере, мне так показалось. Я поднял Шэйза и типа как полу-повёл-полу-поволок его, как ведут-волокут кореша, который перебрал, и дошёл с ним до машины. Усадил его на переднее сиденье, пристегнул ремнём безопасности, закинул мешок с одеждой в багажник, открыл водительскую дверь и замер.

Кассеты! Ссаные видеокассеты! Ленни записал всё на видео, начиная с момента, как я внёс Шэйза в сарай, и до того, как я убил их. Копам не нужны будут никакие улики, если они найдут их. Блядь!

Я побежал опять в дом и назад к сараю. Опять почти завис — но всё же зашёл без колебаний. Не обращая внимания на тела, повыдёргивал кассеты из камер. Ещё раз прочесал комнату — та стала ещё жутче. И нашёл порванные в лоскуты шмотки Шэйза и его кроссы. Сгрёб их… и наконец вспомнил про его пушку и спортивную сумку в фургоне. Боже, если бы я всё это забыл, то был бы в натуре тупорезом. Вместе с добычей я вернулся к машине и бросил всё к мусорному мешку в багажнике.

Едва усевшись за руль, я разглядел людские тени, приближающиеся к нам. Тогда я положил его голову себе на плечо, его руку меж своих ног, завёл двигатель, обнял его за плечи, притягивая к себе, и не спеша тронулся. Тем людям — целому миру — мы будем казаться любовниками, выехавшими на прогулку. Шёл уже первый час ночи, когда я свернул на Сансет.

Я выехал на Пасифик-Кост, потом двинул к Санта-Барбаре. Всё это время голова Шэйза покоилась на моём плече. Мы проехали пляж Зума, и там было пусто и темно. И в голове у меня промелькнул лишь намёк воспоминания о моём первом разе здесь. Это случилось в прошлом веке. В прошлой жизни.

Вообще, дорога заняла немного. Такие свободные трассы бывают в Южной Калифорнии лишь раз в жизни. Ночь была холодная, и дождь всё так же грозил политься на землю. Горы впереди и справа были чёрные, а океан слева — бурным. И за эти полтора часа — может быть, за два… я никуда не торопился… мне было спокойнее, чем за долгие-долгие годы. Он был тёплым рядом со мной. Дышал тихо. По-прежнему пах чистотой и жизнью. Я прижимал его к себе так крепко, как только мог. Мне нравилось ощущать вес его тела, навалившегося на моё. Было настолько приятно, что хотелось ехать и ехать. Но я уже пришёл в себя, и знал, что не мог.

Санта-Барбара, как обычно, спала. Пустые улицы вели в никуда. За многие кварталы я заметил лишь пару пьяных студентов и одного-двух нелегалов, колесящих домой на своих великах. Возле универа не было ни души. Ни единого движения на расстоянии акров во все стороны.

Я положил Шэйза на скамейку в автобусной остановке где-то в два. Вокруг никого не было — я несколько раз проверил — но неподалёку играла клубная музыка. Мне была противна сама мысль бросать его вот так, на холоде, без сознания, уязвимого для ещё больших опасностей. К тому же, скоро пойдёт дождь. И тогда я взял спички, поджёг одну, засунул обратно в коробок, бросил в мусорку и вернулся в машину. Я успел отъехать за два квартала, когда мусорка, наконец, загорелась. Увидев огонь, взял курс на Вегас.

И сердце моё разрывалось всю дорогу.