Глава 15

— Добрый день, Джейд. Ты мажешься кремом, что я тебе дал?— дверь моей темницы приоткрылась, вынудив прищуриться от слепящего дневного света. Я поприветствовал доктора кивком. За время заточения глаза привыкли к темноте, и я даже не стал пытаться перестроить зрение. Он всё равно надолго не задерживался.

Лайл приходил каждый день, чтобы обработать ожоги и раны от кнута, однако я всё равно прятался в тёмном углу, как побитая собака. Прошло уже столько дней, что это превратилось в почти рефлекс, вызванный одиночеством и привычкой проводить бесчисленные часы в кромешной тьме. Последний раз я видел Илиша неделю назад. Всё это время сидел тут один, за исключением моментов, когда Лайл приносил еду, воду и крем от ожогов. Он же и сообщил мне, что Илиш мёртв.

Илиш мёртв.

Любого другого обуревал бы шторм эмоций от этой информации, но для меня такое значило две вещи. Первое, Илиш скоро вернётся как новенький, без малейшей царапины, и второе — пока что я предоставлен самому себе.

Передозировка морфия привела его прямо к вратам ада — безболезненный и прекрасный способ умереть. Хотелось бы, чтобы и я мог позволить себе эту роскошь и покончить со всем разом, но мне морфия не полагалось. Мне вообще не дали никаких обезболивающих и посадили, закованного в цепи, в крохотную комнатушку, которую я раньше считал ненужным чуланом. Одного, без еды и воды.

Потом пришёл Лайл — в который по счёту день, не знаю, но пришёл. Увидев меня, он выругался. Из-за спины выглядывал Лука, ахая и жалобно выражая сочувствие. Зрелище я наверняка представлял печальное. Следы ожогов от рук Илиша на плечах превратились в кровоточащие открытые раны, но крем и впрямь помогал.

— Это специальный крем из Скайтеха, около ста долларов за флакон, так что цени, — руки Лайла в перчатках щедро намазали ожоги густой непрозрачной жижей, охлаждающей и успокаивающей разгорячённую кожу. Потом доктор поднёс к моим губам бутылку воды. Я начал жадно пить, но на полпути закашлялся. — И вот тебе лёд. Положи его на голову: у тебя жар.

Я поднял на него слезящиеся глаза.

— Когда он очнётся? — спросил я, перекладывая гелевый пакет из одной руки в другую.

— Прости, парень, я человек подневольный и не могу ничего рассказывать, — Лайл протянул мне половинку шоколадки и переступил через порог. — Я видел Илиша до того, как вколол ему дозу — ты же знаешь, что сам это заслужил.

Я пристально уставился ему в спину, мечтая, чтобы доктор поскорее ушёл и не мешал мне и отключаться от действительности. Он мог лишь облегчить боль от ожогов, но больше ничем не помогал. Лайл, Лука и все остальные были слугами Илиша, а не моими друзьями.

И вот меня снова настигло одиночество. Я быстро расправился с шоколадом, наслаждаясь ощущениями. Из-за сидения в полной темноте мне приходилось искать любые внешние раздражители, чтобы хоть немного разбавлять однообразное существование. Даже кусать себя стало для меня развлечением. Когда тебя лишили едва ли не всей сенсорики разом, начинаешь мыслить по-другому.

Лучше всего я чувствовал себя во сне, поэтому очень много спал, однако и это было палкой о двух концах. Когда разум затуманивался, и меня укутывало бархатным покрывалом снов, из закутков сознания выползали тысячи кошмаров. Мне снились только кошмары, ведь в них обычно присутствовал Илиш. Всякий раз, когда это безупречное лицо материализовалось в моей голове, в сердце вспыхивала злоба. Я ненавидел его сильнее всего на свете.

Сомкнув веки, я погрузился в недра своего подсознания, намеренно блокируя всё лишнее, что в темноте кладовки не составляло никакого труда. В комнате, по-моему, была звукоизоляция, и что-то мне подсказывало, что за свои восемьдесят восемь лет Илиш запирал тут кучу кикаро и, скорее всего, морил голодом, покуда те не дохли. Темнота, теснота, тишина. Вентиляция, через которую сюда поступал хоть какой-то воздух, тоже работала бесшумно. Я всё чаще и чаще соскальзывал в яркие бессознательные фантазии, теряя счёт времени, и из-за этого переставал толком реагировать на всё, что происходило за границами моего вымышленного мирка. Что происходит с разумом, когда испытываешь лишь всепоглощающую ненависть и боль? Он закрывается, чтобы разрушать себя изнутри. Воображение услужливо рисовало кошмар за кошмаром.

Единственное, что ещё радовало — это мысли о Керресе и последних двух годах, что мы прожили вместе уже после «Эджвью». Для человека в плену даже Морос выглядел раем. Краски моих трущоб казались насыщеннее, люди — счастливее, пиво — вкуснее, а наркотики — мощнее. Морос и Керрес оставались слабым огоньком, единственным проблеском во тьме моего сознания, но и он постепенно мерк в сгущающейся ненависти.

В основном в голове крутились воспоминания, что Илиш и его химерья семья очернили своим присутсвием, и яд их распространялся со скоростью рака. Илиш уничтожил мои самые счастливые мысли о Моросе. Теперь в моей старой квартире, на моём старом диване, сидел он; он же командовал мной на птицефабрике «Дек’ко». Илиш поселился даже в Гарретт-Парке, где раньше обитала мама. Я видел его везде, и чем больше смотрел, тем сильнее он менялся у меня на глазах. Видения были такими сочными, что совпадало всё, вплоть до запахов. Просыпаясь, я долго не мог понять, где нахожусь. Разве я не спал рядом с Керресом? Почему его здесь нет?

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я в последний раз видел его в Гарретт-Парке. Он наверняка уже со всем смирился. Есть, конечно, мизерный шанс, что произошедшее на Арене дойдёт до его ушей. Может, кто-то из моросцев, которых я узнал, побегут к Керресу и расскажут, что я на мгновение вырвался из-под контроля Илиша. Что убил Ареса и Сириса. Отомстил за смерть матери. Догадывался ли Керрес, что она пропала? Было ли до неё кому-то дело, кроме меня?

Какая уже разница? Самое главное, Керрес знал, где я нахожусь. Он успел увидеть меня напоследок, успел рассказать Илишу, что мама отравила меня. Керрес понимает, что я его не бросал.

Чтобы немного разнообразить моё унылое существование, я вгляделся в свою ауру — ещё с детства привык развлекаться подобным образом. Когда мать оставляла меня в тележке, чтобы пойти выпить или развлечься с мужчинами, я сидел и играл с чарующей красотой, от скуки научился трогать её, управлять эфемерными нитями, ощущать её почти физически.

Коснувшись бледной рукой груди, я вытащил наружу плетёную пурпурно-чёрную ленту и по ниточке намотал на палец. Чем больше цветов ловил, тем сильнее морщил лоб. Мой чёрный перестал быть настолько чёрным — в нём появился серебристый оттенок, которого я раньше не замечал. Уголки губ автоматически опустились, превратив лицо в горестную гримасу. Я понимал, что это значит, но наотрез отказывался признавать, поэтому просто свернул ауру в клубок и принялся катать её пальцами по ладони. Жалко, что форма всегда оставалась текучей. Можно было бы сделать шарик-попрыгунчик, но, к сожалению, она совсем не имела веса.

Я безнадёжно уставился на металлическую дверь, казавшуюся в темноте голубовато-серой. Мне никогда не приходилось оставаться одному так надолго, и одиночество разъедало изнутри. Единственными друзьями были образы, чудившиеся в голове, но они становились слишком уж живыми и начинали пугать.

Например, думая о Керресе, я в буквальном смысле видел его перед собой, правда, лицо оставалось всё равно не таким как у настоящего. Мне казалось, будто ему шестнадцать — скорее всего, потому что в приюте я только и делал, что глядел на него. В моей памяти Керресу было вечно шестнадцать.

Илиш тоже приходил и на волне моего свежайшего всплеска презрения к себе же светился ярче всех. Белокурая химера спускалась с высоты, озаряя кладовку своей ослепительной, совершенной и незапятнанной аурой — воплощение неизменной безмятежности и грации. Поначалу он казался мирным и спокойным, но вскоре горящие фиолетовые угли разгорались холодным пламенем.

А потом, в один миг, прямо передо мной, Илиш, выглядящий реальнее, чем стены и заляпанный ковёр, начал меняться. Серебро и опал хрустальной ауры превратились в темнейшую из пустот, засасывающую всё, подобно чёрной дыре; волосы стали короче, а глаза приобрели изумрудно-зелёный цвет. Илиш захохотал громким, издевательским смехом и принялся душить меня своими ледяными когтями, выдавливая по капле жизнь и доламывая то, что ещё не успел поломать.

Неожиданно очнувшись, я встрепенулся и мрачно прикусил щёку. Даже мой изнурённый и горячечный рассудок без проблем сообразил, что за осознанный кошмар посетил меня на этот раз. Илиш в моём воображении превратился в Призрака, потому что в каком-то смысле он сам и был Силасом. Илиш — творение короля, и ему неведомо сострадание и неведомы угрызения совести. Ничто не помешало ему выкрасть меня из Мороса и сделать своим рабом, а следом убить на моих глазах маму. Химера была таким же чудовищем, как и её хозяин. Хуже — Силас, по крайней мере, никак не маскировал свои изуверские намерения.

Я его ненавидел и, ухватившись за эту мысль, изгнал Илиша прочь, строго-настрого запретив себе разбираться или просто касаться утрамбованных на самое дно чувств предательства и обиды. Если начну выяснять, что да как, то это будет означать лишь то, что Илиш в довершение всех несчастий умудрился оттяпать себе кусок моего сердца.

Вздохнув, я задумался о том, куда вообще вели меня эти мысли, бурлящие всё активнее. Ненависть поднимала свою безобразную голову и уже пробовала диктовать мне свою волю. Хотелось бы, чтобы я перестал слышать её голос, но она с дьявольским упорством впрыскивала в кровь всё больше ярости. Но подобная ярость не грозила мгновенной вспышкой; она тихо и медленно тлела, притаившись под вязанкой дров, которую постоянно поливали бензином. Пока что ей не хватало мощи, чтобы разгореться, но скоро должно хватить.

В подобном состоянии я просидел очень долгое время. Единственным признаком того, что дни проходят, были визиты Лайла, проверяющего, как заживают мои ожоги. К тому времени, как дверь распахнулась, и на меня упал луч света, доктор приходил уже больше раз, чем можно сосчитать по пальцам обеих рук. Я уставился на неё, но с места не сдвинулся. Мозг никак не соглашался понимать, что на мне уже несколько дней нет цепей: для него картинки, живущие в моей голове, стали гораздо занимательнее. Места, куда можно полететь, всякие вкусности, которые можно съесть, и всё более изобретательные способы, которыми можно убивать химер, причинивших мне боль, — а некоторых и просто так.

С тех пор, как дверь оставалась частично приоткрытой, Лайл больше не приходил. Никто не приходил, и никто меня не кормил. Порой я слышал знакомые голоса, но всё равно предпочитал не двигаться. Внутри меня происходило столько всего интересного, что не было никакого смысла выныривать на поверхность.

***

Свет обжигал глаза, но боль тоже не вынудила меня отвернуться от стены. Я снова убивал Ареса и Сириса. Неторопливо, неспешно, катаясь по адреналиновым волнам, будто на доске.

— Дверь открыта уже три дня. Что такого увлекательного может быть в этой комнате? — голос его разрушил особую атмосферу, которую я с такой скрупулёзностью создавал в этой комнате.

Я не подал виду, что слышу. Зачем? Голос его был соткан из того же благородного шёлка, как и тот, что я слышал в моей голове. Возможно, звучи он иначе, до меня бы дошло, что на пороге стоит Илиш собственной персоной, а не очередное порождение грёз.

Но химера, разумеется, умела пробиваться куда угодно. И подобно ледяному потоку хлынула в моё сознание.

— Джейд? С тобой разговаривает твой хозяин.

Нет. На самом деле он хлестал меня кнутом, чтобы слизывать кровь, когда будет трахать, провалившись в свою собственную бездну страсти. Когда потеряет над собой контроль в моем присутствии — в те короткие мгновения, пока нас никто не видит. Как мог Илиш стоять там и разговаривать? Ведь сейчас он совершенно точно с удовольствием смаковал каждый крик, срывавшийся с моих губ.

Когда на лоб легла рука, я нахмурился. Ладонь скользнула вниз и перекрыла мне обзор, нарушив зрительный контакт с пялящимися на меня со стены глазами. Я попытался снова ощутить этот взгляд, но внезапно увидел перед собой другого человека.

Илиш? Когда он успел сбежать из моих снов? При виде его глаз — обоих, полностью здоровых — брови мои ещё сильнее сдвинулись к переносице. Не осталось и следа от того изуродованного лица, что я создал при помощи когтей, выданных королём Силасом. Илиш Деккер снова был так же прекрасен, как в ночь нашей встречи. И аура его струилась вокруг меня, наполняя комнату морозным, свежим ветром, сметающим удушливый, гнилостный запах, в котором мариновалось моё смердящее и омерзительное тело.

— Джейд? — Илиш похлопал меня по щеке, затем щёлкнул пальцами перед глазами. Чуть заметно покачав головой, он подхватил меня на руки. — Во многих отношениях ты — образец силы и стойкости, но во многих других — хрупок и слаб.

Болезненно прищурившись, я смотрел, как дневной свет заливает его безупречную фигуру, когда он выносил меня из тёмной кладовки. Он походил на демона, внезапно оказавшегося на небесах. Нет, неправильно. Илиш выглядит так, как люди обычно представляют ангела, а я стал существом, прячущимся во мраке. Скорее всего, произошла ужасная ошибка, и демон всё же я.

— Ты убил двух химер-извергов, но стоило перестать следить за твоим разумом, как он начал разваливаться на куски. Похоже, отрезать тебя от внешнего мира и оставить наедине с собственным мозгом было слишком суровым наказанием. Разум эмпата хрупок, как крылья мотылька, и столь же восхитителен.

Я разглядел серый диван и белый мраморный столик. Ноутбук Илиша стоял на своём обычном месте, включённый, с наполовину разложенным пасьянсом на экране. Спустя мгновение он исчез из поля зрения, и его место заняли панорамные окна с видом на Скайленд и чуть дальше — на океан. Я знал эту квартиру, однако в какой-то степени она меня пугала. Я привык к крохотной каморке: в закрытом душном гробу лежал весь мой мир.

Илиш усадил меня на диван, но стоило ему отвернуться к Луке, как я встал и поплёлся обратно в чулан, туда, где цвета были красочнее.

Рука остановила на полдороги.

— Вернись на диван. Лука, дай ему еды.

Ко мне приблизился сенгил в чёрном жилете на пуговицах и с кошачьими ушками на голове. На губах играла лёгкая улыбка — и даже такая малая демонстрация эмоций была до того чужда натуре Луки, что я усомнился в его существовании. Быть может, он — лишь очередная галлюцинация.

Еда, правда, казалась настоящей. Лука протянул мне тарелку, но я не стал её брать: есть не хотелось, пусть кишки и пожирали сами себя. Я мечтал лишь вернуться обратно в темноту: навряд ли существовал другой способ вынести бремя существования, упавшее на мои плечи. Зачем Илиш притащил меня сюда? Здесь так ужасно. В своём чулане я мог быть кем угодно, а здесь — только зверьком жестокого хозяина.

— Господин… У него такое отсутствующее выражение лица. Он голодал три дня и всё равно смотреть на еду не хочет. Что с ним?

— Он провёл в одиночестве более десяти дней. Скоро придёт в себя.

Перед глазами что-то шевельнулось. Я сфокусировал взгляд и увидел, что Лука машет передо мной куском рыбы в панировке.

— Возьми, — прошептал он. Я отшатнулся от него и подтянул колени к груди. Схватив декоративную подушку, уткнулся в неё лицом и сцепил руки на затылке. Наконец-то темнота.

— Вы его сломали! — при звуках резкого, обвиняющего тона Луки уши сами по себе навострились. — Доктор Лайл же говорил не оставлять его там надолго! Он вас предупреждал…

Послышался крик, за которым последовал грохот. Подняв голову, я увидел, что Лука лежал на полу с округлившимися, блестящими от слёз глазами. Над ним стоял Илиш. От удара по лицу сенгила ладонь его покраснела.

— Убирайся с глаз моих, — даже мой плавающий в собственной реальности мозг встрепенулся, когда резкий голос Илиша рассёк нас обоих надвое. Лука лихорадочно вскочил на ноги, подхватил куртку с ботинками и, одарив меня напоследок сочувственным взглядом, вылетел из квартиры.

Когда дверь захлопнулась, Илиш подобрал со столика тарелку и поставил её мне на подушку.

— Если твой разум настолько убог и слаб, что ты не можешь взять себя в руки, то я не понимаю, зачем вообще с тобой вожусь.

Я поймал пальцами картофель фри.

— Тогда отвези меня обратно в Морос — прохрипел я, напрягая голосовые связки. — Ты наверняка сам устал от этого не меньше моего.

— Устал от чего?

— Сам знаешь, — я сверлил глазами рыбу с картошкой, отказываясь видеть этого хладнокровного монстра. Если посмотрю, то рано или поздно гнев вернётся, и я снова на него нападу. А у меня совсем нет сил, поэтому ни один удар не достигнет цели. — Я хочу домой.

Белые кожаные мокасины Илиша утопали в пушистом ковре. Я проследил, как они повернулись в мою сторону, и снова замерли на месте.

— Ты дома.

Рука сгребла кусок рыбы, который Лука аккуратно положил обратно на тарелку, и засунула в рот. Челюсти медленно заработали, размалывая жирную массу.

— Я убегу в Пустошь, — заявил я безжизненным и пустым тоном, под стать моей душе. Честно говоря, раньше мысль эта никогда меня не посещала, но почему-то создавалось впечатление, что она всегда жила на задворках сознания. — Там у тебя нет власти. Там я буду свободен, свободен от тебя.

Между нами повисло тяжёлое молчание. Я проглотил кусок рыбы и отправил в рот ещё одну картофельную соломку.

— Надеюсь, ты вернёшься посмотреть на казнь своего бывшего. Если, конечно, вообще сумеешь спрятаться до того, как я пошлю весь Легион прочесать каждый квадратный дюйм отсюда и до Серого Разлома.

Илиш смотрел на меня в упор, но я так и не поднял на него глаз.

— Вперёд. Убей его. Меня волнуют лишь они двое, а одной уже и так нет. Убей его, и тебе будет больше нечего у меня забирать. Ты заберёшь у меня всё.

От жара его взгляда волоски на затылке зашевелились. Я крепко зажмурился, страстно желая соскользнуть обратно в фантазии и улететь отсюда. Оказаться где угодно, но только не здесь.

— Когда закончишь дуться, собери посуду для отправки на кухню.

Словно лава давно дремавшего вулкана, мой гнев наконец-то выплеснулся наружу. С пронзительным воплем спрыгнув с дивана, я швырнул тарелку Илишу в лицо. Химера, естественно, была готова. Он без труда поймал тарелку в воздухе и в два стремительных шага сократил расстояние между нами.

Грудь моя ходила ходуном, в ушах звенела кровь, а кулаки до боли сжимались. Я грубо отпихнул его, не обращая внимания на защипавшие уголки глаз. Илиш ничуть не сдвинулся, и тогда я обрушился на него со всей мочи. Ярость придала мне силы, совершенно неожиданной для подобного состояния.

— О, а вот и он. Ну привет, Джейд. Что же тебя задержало? — всё такой же холодный, жалящий голос, в котором слышалась ухмылка. Окончательно взбесившись, я занёс кулак, чтобы ударить химеру по лицу, однако проявив внезапную для него ловкость, Илиш вскинул руку и остановил меня ладонью. Следом он также молниеносно ухватил второе запястье.

— Чего тебе надо! — к моему стыду на глазах выступили слёзы. — Ты уже убил мою маму, уже превратил меня в раба! Ты уже мучаешь меня в своё удовольствие, и я всё это терплю! Какого хрена ты от меня хочешь?!

Когда я всё-таки заглянул в эти фиолетовые осколки льда — бесчувственные, беспощадные, отражающие лишь мой собственный страдальческий взгляд, — стало ещё хуже. Сдерживаться не осталось сил. Илиш молчал и вообще никак не реагировал.

— Да ты ведь сам не знаешь! — завопил я во всю глотку, каким-то образом вырвавшись из стальных пут и снова его толкнув. — Ну, так что, Илиш? Крови моей хочешь? Тебе так сильно нравится моя кровь? — протопав на кухню, я сцапал из ящика нож и вернулся в гостиную, где каменной статуей по-прежнему возвышался Илиш.

— Положи на место, пока не порани…

Я полоснул лезвием по руке, потом, стиснув зубы, переложил нож во вторую и полоснул по первой. К горлу подкатила тошнота, но я упрямо протянул руки вперёд, заливая кровью серый ковёр. 

— Этого ты хочешь? — прошептал я, напрягая мышцы в попытке выдавить побольше крови. — Ты отнял у меня всё. Убил или запретил общаться со всеми, кого я любил. А знаешь, что самое смешное? Это ещё не самое страшное, что ты сотворил со мной, — я запустил в него «Геймбоем», мирно лежавшем на столике в прихожей, но Илиш с лёгкостью его поймал. На лице его по-прежнему не отражалось ни единого намёка на эмоции — всё то же безмятежное спокойствие, доводящее меня до белого каления.

— Мне нравилось… это… всё это, — поверить не могу, что произнёс это вслух. — Мне этого… хотелось… всякого… этого. Но ведь ты такой же, как и твои бессердечные братья — для тебя это ничего не значит. Я — всего лишь игрушка, с которой ты развлекаешься по желанию, запираешь, когда становится скучно, и бьёшь на потеху своей семейки.

Илиш мельком покосился на раны и снова уставился на меня.

— Ты закончил?

Я потупился в пол, безнадёжно увязая в невероятном количестве отвращения к себе и ненависти к этой химере. Я только что душу вывернул наизнанку у него на глазах, а Илиш отмахнулся от меня, словно стряхнул с рубашки прилипший волос. Зачем он вытащил меня из кладовки? Я уже успел от него отвыкнуть. Мне нужна была тишина, отдых для разума, покой моему больному сознанию. Сейчас мне меньше всего нужны были его издёвки, но Илиш будет не Илишем, если откажет себе в удовольствии довести меня.

Илиш всегда толкал меня на крайности, просто сегодня у меня не хватало воли игнорировать его ядовитые подколки. Но так больше не может продолжаться — только не после того, что произошло на Арене. Неужели он и впрямь думает, что я — раз — и выброшу всё из памяти, что снова буду вести себя как ни в чём не бывало. И до каких, спрашивается, пор? Пока ему в голову не взбредёт очередная бесчеловечная идея? Пока химера не решит, что и Керресу тоже надо умереть? Керресу, остающемуся моей последней ценностью, последней связью с Моросом. Сколько времени отпущено ему Илишем так же, как было отпущено Шэрин?

У комнат не бывает ауры. Она есть только у живых существ, но в гостиной Олимпа клубился чёрный дым, густой и сухой, как сажа, заполняющий не лёгкие, а разум. Он проникал глубоко внутрь и заслонял для меня весь мир, словно старуха с косой, накрывающая саваном.

И думаю, в этот самый момент я понял, что с меня хватит.

— Ага… Закончил.

Открыв ящик шкафа, я обнаружил там серебристый пистолет — Илиш как-то раз сам мне про него рассказал. Я снял его с предохранителя и, пока не успел передумать, поднёс к виску и нажал на курок.

Раскатистый, громоподобный звук абсолютно оглушил. Барабанные перепонки едва не лопнули, но что-то и почему-то резко потянуло меня назад. Нет, нет… Я мёртв. Я вышиб себе мозги, куда меня тащит?

Я упал. Хотя нет, не упал, а повис на руке. Ствол пистолета держал Илиш. Проморгавшись, я упёрся глазами в пол в поисках крови. Должно быть много крови, так показывают в фильмах. Очень много… Всё почернело. Но я не умер. Запах мяты и мускатного ореха заполонил всё вокруг, в нос полез хлопок, и тело плотно сжали, будто я попал в объятия питона.

— Обязательно настолько всё драматизировать? — прошипел Илиш странным, неестественно высоким тоном и несколько быстрее, чем обычно. — Неужели ты настолько не дорожишь своей жизнью, что готов её закончить, лишь бы привлечь моё внимание?

Я попытался отстраниться, но Илиш не отпускал. Мне с трудом удалось немного оторвать лицо, расплющенное по его груди, и пробормотать:

— А тебе-то что? Тебе насрать на меня так же, как на всех остальных.

— Так вот, значит, почему ты истеришь. Хочешь, чтобы я убедил тебя в обратном? — ехидно поинтересовался Илиш.

Зарычав, я снова дёрнулся, силясь разорвать капкан его рук, но потерпел крах.

— Ты убил мою мать, чтоб тебя! И заставил смотреть! Прекрати делать вид, что это в порядке вещей!

Илиш на пару секунд замолк, глубоко и ровно дыша. Такое чувство, что он о чём-то размышлял, а не просто решил в очередной раз одарить меня безразличным молчанием.

— Как и тебе, кикаро, мне тоже приходится следовать приказам.

К такому я готов не был. В груди защемило от эмоций, всколыхнувшихся от этих слов. Я впился в него пытливым взглядом, не веря своим ушам.

— То есть, это не твоя идея?

Илиш ослабил хватку, но я уже сам не хотел от него отлипать.

— И когда же эта мысль умудрилась поселиться в твоём мозгу? Когда я держал тебя и говорил не прыгать на арену? Когда запретил своим братьям трогать тебя после? Или, возможно, неоспоримым доказательством моей причастности стало то, что король Силас намеренно вооружил тебя, чтобы посмотреть, что будет, когда ты поймёшь, что она внизу?

До этого момента я ни на миг не сомневался, что смерть мамы подстроил Илиш. Тем не менее при звуках этого холодного, звучного голоса, так же уверенно чеканившего слова, все мои предыдущие предположения испарились.

— Он приказал мне заставить тебя смотреть.

Сердце ухнуло вниз, а лицо безобразно сморщилось. Мне стало так стыдно за то глупое, ребяческое проявление чувств, что я отвернулся, но Илиш снова обвил меня руками. По щекам катились слёзы, но дрожал я не от этого, а потому что такие жалкие маленькие зверьки, как я, вечно дрожат.

— Я действительно считал, что у тебя хватит ума, чтобы догадаться после. Разве я когда-нибудь наказывал тебя незаслуженно?

— Нет, — прошептал я, не зная, что ещё можно добавить. Я был так уверен, что во всём виноват Илиш. Кто ещё это мог быть? Однако, постепенно оживляя в памяти события того ужасного вечера, я начинал видеть всё под другим углом… И чем пристальнее я всматривался, тем очевиднее становилась истинная картина.

Илиш подчинялся приказам Силаса, но при этом делал всё возможное, чтобы уберечь меня от него. Но зачем Силасу понадобилось такое делать?.. Вопрос этот даже звучал нелепо. Если слухи, ходящие о Призраке, правдивы хоть наполовину, то никакой причины и не требовалось. Король Силас любит издеваться над людьми, и похоже, даже его собственные химеры не были от этого застрахованы.

Станет ли Керрес его следующей жертвой?

— Ты такой слабый и вместе с тем такой сильный. Ходячая загадка, которая не перестаёт меня обескураживать, — Илиш со вздохом отодвинулся. — Похвалить тебя тоже стоит: ты расправился с двумя химерами-извергами с помощью одних только когтей и клыков. Я впечатлён, — он коснулся пальцами порезов на моих руках и покачал головой. — Пойдём, ты весь пропах порохом и мочой. Набери себе ванную, а потом, если ненароком не утопишься, закажи чего-нибудь горячего с кухни.

Отстранившись, я скривился при виде его перепачканной кровью и слезами белой рубашки. Прачки наверняка меня ненавидят.

— Силас от меня не отстанет, да? — спросил я расстёгивающегося на ходу Илиша.

— Да.

В животе всё перевернулось. Я любил и одновременно ненавидел его предельно честную натуру.

— Почему?

Илиш снял с себя рубашку и, тряхнув длинными, светлыми волосами, закинул её в спальню. Потом убрал выбившиеся пряди за уши.

— Силасу почти двести пятьдесят лет: он прожил долгую и трагическую жизнь. Все, кого он любил до Фоллокоста, давно мертвы; все, кого после — тоже, — Илиш прищурился. — Силас жутко ревнив по отношению к своим химерам. Его очень легко напугать.

Напугать?

— Я всего лишь кикаро; я ничем ему не угрожаю… Ведь так?

— Мне почти восемьдесят восемь лет. Ты — первый кикаро, которого я завёл за последние сорок лет; и первый — из трущоб. Вот тебе и ответ.

— Почему я?

Переступив порог своей спальни, Илиш бросил на меня мимолётный взгляд.

— Сам знаешь.

Я ходил по тонкому льду и понимал, когда пора остановиться. Илиш и так рассказал гораздо больше, чем я мог даже мечтать. И всё же на самый главный вопрос, который мучал меня с того дня, как он согласился почитать мне, ответ я всё-таки не получил. Я не знал — почему, и не ведал, узнаю ли хоть когда-нибудь.

***

Я лежал на кровати, положив руки под голову, и смотрел в потолок, где пурпур и чернота вели свой бесконечный танец. Сон упорно меня избегал, а всё потому, что мозг работал с мощностью реактивной турбины. Создавалось такое ощущение, будто меня пытаются пропихнуть в какую-то трубу, раза в три уже плеч. Я снова и снова перебирал в голове свои чувства к Илишу. Все десять с лишним дней, проведённых в чулане, я его ненавидел и только и делал, что зацикливался на подробностях того вечера.

Теперь всё представлялось по-другому, но менее запутанным от этого не становилось. Поступи так Илиш в угоду своим жестоким прихотям — и всё бы встало на свои места, потому что с этой стороны он показывал мне себя чаще всего. Но ведь порой Илиш и впрямь совершал поступки, вовсе не свойственные его садисткой химерьей натуре: незначительные для обычного человека, но размером с небоскрёб — для него. И на Арене он искренне пытался защитить меня, причём перед Силасом.

Как может кто-то настолько бесстрастный и невозмутимый испытывать такие сильные перепады настроения? Я не понимал Илиша, что делало постоянное пребывание с ним в качестве питомца особенно опасным.

Я сомкнул веки, и пурпур с чернотой пропали. На смену им пришли не менее яркие цвета, которые остались в чулане. Мозг начинал потихоньку расслабляться. Илиш вернулся всё таким же ослепительным, непоколебимым маяком в бушующем шторме. Я боялся, что у него опять будут черты лица Силаса, но, к счастью, нет: это был просто Илиш. Мы шагали вместе вдоль скал, по кромке моря в Моросе, и что самое удивительное — он держал меня за руку и улыбался. Не язвительной ухмылкой, при которой глумливо кривится лишь уголок губ, а настоящей улыбкой, неведомой мне вне снов. Мой грациозный Адонис всегда носил каменную маску, сквозь которую я видел лишь короткие проблески его души, и поэтому по-прежнему не мог познать его.

Волосы его золотистыми волнами разметались по плечам. Я поднял глаза к тяжёлым свинцовым тучам и понял, что на нас капает ледяной дождь. Когда в Скайленде идёт дождь, слуги всегда встречают нас с зонтами, провожая от автомобиля и обратно. Но сейчас мы всё равно шли и улыбались. Да, кажется, я тоже улыбался, потому что поменялось ещё кое-что. Обхватив шею ладонью, я не почувствовал ничего, кроме тепла собственной кожи. Ни ошейника, ни поводка, и одежда на мне тоже была самая обычная, а не шлюшьи тряпки секс-рабов.

Внезапно я начал задыхаться, словно грудь сдавило стальным обручем. Передо мной материализовалась дыра, бездонная чёрная яма, которая засасывала в себя всё вокруг. Я будто бы коснулся ауры самого дьявола — да так и было. Именно это гнетущее предчувствие надвигающейся беды грызло меня с тех пор, как я оказался в кладовке. Илиш обернулся, и глаза его превратились в узкие щёлки, а улыбка исчезла, сменившись уродливой усмешкой на пугающе неподвижном лице.

Силас, он опять превратился в Силаса.

Обстановка вокруг стремительно исказилась, и мы очутились в тёмной комнате с настолько концентрированной энергией, что от вибрации застучали зубы. Краски расцвели огромным множеством оттенков, от голубовато-зелёного, ярко-оранжевого и до… этого.

Следом раздался крик. Это я кричал? Всё вокруг завертелось. Глаза мои лихорадочно забегали по сторонам, силясь отыскать источник звука. С каждой секундой мне становилось всё больнее и больнее. От очередного душераздирающего вопля я обхватил голову руками, надеясь заглушить хотя бы его часть. Меня мучила невыносимая боль, и я никак не мог понять, почему. Бездна, засосавшая в себя все цвета, увеличивалась в размерах, пожирая мои судорожные стоны. Потом смех, потом меня схватили за волосы и дёрнули. Шея хрустнула, согнувшись под неестественным углом, и я взмолился о пощаде, но её не последовало. Призрачная пустота питалась моей болью, и я знал, что с каждым криком она будет только разрастаться.

Я проснулся, наполовину свалившись с матраса. От криков всё ещё звенело в ушах, хотя в комнате стояла гробовая тишина. С гулко колотящимся сердцем я обшарил каждый уголок своей бордовой спальни, и, в конце концов, как испуганный ребёнок, даже заглянул под кровать. Ничего, разумеется, не нашёл, однако ощущение чёрной дыры, поглощающей весь мир, никуда не делось. Разум тщетно старался успокоить растревоженные чувства. Силас был тут. Безумие? Возможно, но мне было не до логики.

От накатившего ужаса спёрло дыхание, а пульс участился до такой степени, что я всерьёз испугался приступа панической атаки. Что-то было не так, что-то было нечисто, но у меня никак не получалось понять, что. Я знал только, что отсюда нужно убираться и как можно скорее.

Выбравшись из постели, я трясущими руками толкнул дверь. Диван? Нет, гостиная слишком открыта: на огромном пространстве легко спрятаться. Силас передвигался бесшумно, у него были ключи от каждой квартиры, каждого логова химер. Он придёт и сожрёт меня в этой удушающей тьме.

Я направился к комнате Илиша, еле переставляя ноги в густой чёрной смоле. Пустота липла ко мне, словно вонь канализации, вопреки отсутствию у неё запаха, цвета и даже формы. Я давно блокировал свою способность видеть ауры, но предчувствие беды не покидало меня ни на секунду, а в ушах звенели мои недавние крики. Что же мне приснилось и почему?

Я ухватился за холодную дверную ручку, и всё тело содрогнулось от пронзившего меня мороза: не столько из-за соприкосновения с металлом, сколько от животного страха, сковавшего больной рассудок. Я нуждался в утешении и защите, но в моём распоряжении был лишь дракон… 

Он даже спал красиво. Когда мы заканчивали заниматься любовью, я всегда валился без сил, до самого утра не менял позы и не просыпался. Илиш всегда вставал первым, и раньше я никогда не видел его спящим.

Одна рука покоилась на груди, а вторая — свободно лежала вдоль тела. Я прислушался к его мерному дыханию. Ни малейшего намека на храп — Илиш в жизни не издавал никаких непотребных звуков.

Сглотнув комок в горле, я взобрался на краешек кровати.

— Что такое? — тут же полусонно пробормотал Илиш.

Я молча уставился в его глаза, сиявшие на бледном лице как две луны на зимнем небосводе. Илиш бросил на меня вопросительный взгляд.

— Дышишь так, будто вот-вот схлопочешь паническую атаку. Что случилось?

Как я мог объяснить обуявший меня первобытный ужас и не показаться при этом мальчишкой, которому приснился кошмар? Я и так уже опозорился сегодня, разрыдавшись перед ним.

— Ничего… Можно мне теперь всегда спать с тобой?

Илиш сверкнул глазами, явно недовольным тем, что я так нагло проигнорировал его вопрос, но потом вдруг на удивление смягчился.

— Можно.

Сердце начало потихоньку успокаиваться: аура Илиш словно прогоняла ненасытную пустоту, охотившуюся за мной. Что я же делал? Что делал… Плавился в его руках, как воск. Знал ведь, что не надо было читать ауру Силаса! Но кто же мог подумать, что она подействует на меня вот так, да к тому же эффект присутствия останется столь долго?  Неужели он настолько силён?

Илиш приобнял меня одной рукой, и я положил голову ему на плечо, презирая себя за покорность, с которой принимаю всё, что он обрушивает на меня. И ненавидя за то, что в этих объятиях действительно ощущаю себя в безопасности. Куда подевалась моя моросская гордость? Я превращался в покладистого зверька под пятой Илиша, и что самое страшное — был уже и не против.

Прежние сомнения, обуревавшие меня в спальне, нахлынули с новой силой. Когда Илиш хорошо со мной обращался, подозрительное чувство в груди расцветало пышным цветом. Я разрывался между двумя мирами, между Джейдом-моросцем и Джейдом-кикаро. Когда этот выбор вообще встал передо мной?..

Но как ни крути, сейчас я был Джейдом-трусом, который умудрился довести себя до истерики картинками в голове, пришёл, поджавши хвост, и впорхнул под бочок своему похитителю. Как же я себя презирал, и насколько же был в себя разочарован. Эти две эмоции правили мной железной рукой не хуже Илиша.

Шмыгнув носом, я повернулся на бок и положил ладонь ему на грудь. Илиш в ответ подтянул меня ближе. Ни одной желчной подначки, ни одной едкой колкости. Илиш крепко прижимал меня к себе — настолько крепко, что я заподозрил, будто он понимает, настолько мне это сейчас нужно.

Только после этого я, наконец, провалился в лишёный сновидений сон.