Глава 49. Киллиан

Киллиан

Я нёс в руке кружку мутной, всё ещё тёплой воды. Мне хотелось дать ей побольше времени остыть, но папа очень просил пить. Когда я говорил, что надо чуть-чуть подождать, он просто беспомощно смотрел. Ненавижу этот его пристальный взгляд: папа глядел на меня так, будто я знаю, что делать.

Я не знаю, что делать!

Я вошёл в комнату, стараясь не обращать внимания на гнилостный смрад, исходящий от его тела. Не нужно, чтобы отец видел, как я морщу нос: от этого он лишь застыдиться. Папа заслуживал сохранять гордость и человеческое достоинство, правда, к сегодняшнему дню их почти не осталось у нас обоих.

Он лежал на полу, на матрасе. Скрученные между собой простыни комьями валялись у подножья, одеяло до пояса прикрыло наготу. На обнажённой груди виднелись язвы и нарывы, живые язвы и нарывы, которые будто пытались отползти от тряпицы, когда я раньше пытался их помыть.

Увидев меня, папа попытался поднять руку, но та рухнула обратно. Парочка опарышей приземлилась на пол, скукоживаясь и извиваясь в гневе от того, что их потревожили.

— Я с водой, пап, — негромко сообщил я.

Окно было завешено одеялом: солнце слепило и его, и меня. За дверью стояла почти кромешная тьма, не считая тусклого света синей лампы. Она горела круглыми сутками: корпус плотно залепил гной, накапавший с руки отца, поэтому я больше её не касался. Иногда он пытался выключить свет сам, но мышцы превратились в чересчур мягкое месиво, и хватка потеряла свою силу. Лампа насквозь пропиталась запахом смерти, как, впрочем, и вся комната.

Я положил ладонь ему на затылок. На ощупь кожа оказалась не просто покрытой испариной — она была мокрой, липкой… Должно быть, прорвался очередной чирий.

Папа жадно отыскал ртом кружку и с пронзительным, чавкающим причмокиванием принялся всасывать в себя воду. Я чувствовал, как на руке, поддерживающей голову, что-то начинает шевелиться. Внутренний голос требовал немедленно отстраниться, но нельзя. Папа ударится, если я его отпущу. Так что я прикусил губы и продолжил помогать ему пить, старательно игнорируя корчащихся меж пальцев опарышей.

С трудом утолив жажду, папа совершенно вымотался и обмяк на моей ладони. Я уложил его на место и как можно быстрее одёрнул руку от горячей, склизкой кожи. Потом встряхнул, избавляясь от червей, копошащихся в жидкости, измазавшей всю кисть. Несколько улетели в дальний угол комнаты, а остальных я обтёр об уже насквозь промокший матрас.

Поднеся к его лицу полотенце, я попытался удалить мокнущие корки и запёкшуюся кровь, чтобы папе легче дышалось. По-моему, тот слабо улыбнулся, но точно не знаю.

— Люблю тебя, пап, — я смахнул пот с его лба. — Пойду проверю маму.

Я спустился вниз, забрав с собой остатки воды. Губы отца оставили на кружке коричневый отпечаток.

— Мам? — прошептал я, заглядывая в гостиную.

Её запах перенёс меня в карантинный блок, стоящий в восточной части Араса. Теперь на улице было темно. Здесь висела настолько плотная вонь разложения, что любой бы уже облевался, но я уже давно к ней привык и перестал замечать. Лёгкие столько времени вдыхали запах смерти, что чистый свежий воздух стал чуждым. Свет стал чуждым. Здоровые, нормальные люди тоже.

— НЕТ! — я уцепился за рукав Грейсона. Позади него, крадучись в тенях, шёл Ривер. — Прошу, не надо!

У меня больше никого нет, у меня больше никого нет. Без них я стану сиротой, без них я останусь один в этом мире… Прошу, хотя бы ещё один день. Они скоро поправятся!

Лео оттащил меня от своего мужа. Я вопил, плакал, умолял. Грейсон скрылся за дверью лазарета, и, не говоря ни слова, как и положено холодному, бессердечному ублюдку, туда же проскользнул Ривер с сигаретой в зубах. Для него это лишь обычная ночь. Очередная, ничем не примечательная ночь.

— НЕТ! — зарыдал я, отворачиваясь и ныряя в руки Лео.

— Пойдём прогуляемся, — пустым голосом предложил тот.

***

Я с криком сел в постели и с шумом втянул в себя воздух. Рот и горло пересохли, словно сдавленный крик, сорвавшийся с губ, был далеко не первым, а лишь заключительным аккордом в постепенно нарастающем безумстве ночного кошмара. Я стал невольным зрителем фильма ужасов, который крутили за моими закрытыми веками. Визги и терзания, пережитые во сне, обращались в физическую форму всхлипов и стонов наяву.

Свет нигде не горел, и я ничего не видел вокруг, как ни пытался. Только в углу мерцала слабая зелёная лампочка от обогревателя, но она почти не давала огня. Облизнув сухие губы, я вдруг с леденящим душу страхом понял, что меня что-то разбудило и точно не кошмар. Но пока что никаких железобетонных подтверждений этому не находилось, лишь один косвенный признак — остаточный звон в ушах, от которого волосы по всем телу становились дыбом.

Я полез к выключателю синей лампы.

«Динь-динь… Динь-динь».

Я застыл с наполовину вытянутой рукой. На секунду растерялся, но потом…

Звонил колокольчик Эшера, тот самый, который подвесил Ривер, чтобы он мог сообщить, что ждёт на улице.

«Динь-динь… Динь-динь».

Даже сквозь плотно сжатые челюсти и зубы, кусающие щёки, изо рта выскользнул приглушённый вопль. Я потянулся дальше, силясь наконец-то нащупать проклятую лампу.

Ещё один звон — звяканье, как от ключей.

Я — я покрутил запястьем — я в наручниках. Всё тепло, до последнего положительного градуса, моментально покинуло тело вместе с омерзительным осознанием того, что меня приковали к кровати.

Почему я в наручниках? Почему в ловушке?

«Динь-динь… Динь-динь. Диньдинь».

В горле заклокотала желчь. Я со всей мочи дёрнул рукой, пытаясь оторваться от прутьев. Мышцы и связки мучительно потянулись от напряжения, но больше ничего… Дыхание участилось. Я всё-таки в ловушке…

Я в ловушке, а Эшер — снаружи.

— Ривер? — имя отскочило от моего языка, словно последняя мольба о помощи. Но его тут не было.

Я попробовал передвинуться на его сторону постели, но скованное запястье не позволило. Тогда я снова принялся тащить руку на себя, прилагая немыслимую мощь отчаявшегося. Из глаз хлынули слёзы. Раскалённые проволочные путы паники обвивались вокруг шеи и груди, заключая меня в неистовом помешательстве. Я в ловушке, как животное, угодившее в западню.

«Динь-динь».

Бешено заметавшись по кровати, я свалился на пол и с грохотом перевернул тумбочку. Запястье болезненно вывернулось назад, от чего мой и без того бьющийся в истерике разум ещё больше испугался. Я завертелся волчком на месте, беспорядочно тряся рукой. Когда распутать цепочку не удалось, издал истошный, полный страдания вой. Впившись пальцами в кожу, я тянул, дёргал, царапал.

«Динь-динь».

Полноценная паническая атака последовала вскоре после этого.

Следующие несколько минут начисто стёрлись из памяти, превратившись в одно сплошное варево из скулежа, рёва, ужаса и трепыханий. Наручники отказывались отпускать моё тело, а мозг держал в капкане меня самого. Звон оглушал и снаружи, и изнутри, закупоривая все пути к спасению, которые ещё оставались в моей сумасшедшей голове, затопленной иступлённым страхом на грани бреда и ненасытной жажды бежать.

Когда колокольчик замолчал, и сознание наконец-то ухватилось за увиливающий хвост реальности, я сидел на полу уже без наручников. Опустив оторопелый взгляд, я увидел, что запястье разодрано до мяса и сочится красным. На кисти тоже была кровь — длинными мазками, повторяющими очертания скользящего стального кольца. Я выбрался из наручников, используя её как смазку.

Я прислонился к краю кровати, рассматривая белые зёрнышки под кожей. Синяя лампа уже горела, но я не помнил, чтобы включал её. Холодное голубоватое сияние изгнало темноту в углы, однако моя действительность не стала менее пугающей.

«Динь-динь… Динь-динь».

— Ты мёртв! — сцапав с комода лампу, я яростно потопал к танковому люку и распахнул его настежь. — ТЫ МЁРТВ! — заорал я в туннель так громко, что глаза едва не выскочили из орбит.

«Динь-динь».

Подлетев к самой высокой книжной полке Ривера, я сцапал колокольчик, висящий почти под самым потолком, рванул вниз и запулил проклятый кусок металла через всю комнату. Тот с прощальным звоном ударился о стену и затих.

Я вцепился рукой в волосы и, давясь рыданиями, полез по самодельному туннелю наверх. Открыв второй люк, оказался в холодном сарае, потом прямо босяком пошлёпал по мерзлой земле, огибая по периметру дом.

Там никого не может быть! Они мертвы! Должны быть мертвы… Я убил их, я убил их обоих!

Особо тёмные углы я попытался осветить синей лампой, но, к моему смятению, в руке оказалась уже почему-то кроссовка. Я надел её на ногу и продолжил обход.

Никого, никого! Совсем никого! Зубы с лязгом потерлись друг о друга. Как же я себя ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Я их убил, их здесь нет!

Вдруг за углом послышались чьи-то голоса. Нет, не голоса… Точнее, голоса, но не слова. Я побежал на шум, переваливаясь, как утка, в одной кроссовке и остановился на засыпанном гравием заднем дворе. Что это? Навострив уши, я постарался угадать, куда мог быть скрыться незваный гость. Наверняка он и звонил в колокольчик. Но кто? Может, Рено…

Какие-то причмокивания… Засосы, стоны… Мои стоны. Потом щелчок и следующий отрывок.

«Я хочу тебя», — это мой голос… Записанный Эшером на диктофон, который тот вытащил из штанов Ривера.

— НЕТ!

Я кинулся через задний двор, спотыкаясь об упавший забор из рабицы и перемахивая через густые заросли жёлтые кустов. Звук шёл из развалин соседского дома. И мне не почудилось, я не… Господи, что с моей головой? Запись продолжала проигрываться. Ласки, поцелуи. Его губы прижимаются к моему рту, руки гладят живот. Я помню каждую секунду безо всяких сторонних напоминаний.

Влетев в дом, я покрался на приближающие с каждым шагом стоны, пока, наконец, не нашёл их источник. Чёрная коробочка лежала на распухшем от воды кофейном столике. В два прыжка оказавшись рядом, я со всхлипами швырнул её в стену. При падении нажалась кнопка перемотки, и пустое помещение наполнилось хриплым, прерывистым предсмертным дыханием.

«Тело раскроет свои самые страшные секреты — ему стоит лишь перестать дышать».

— Ты мёртв!

Выдрав шатающийся кирпич из каминной кладки, я принялся крушить диктофон. Изо всех сил, чтобы больше никто и никогда не услышал его голос. Он мёртв! МЁРТВ!

Но кто тогда подложил сюда плёнку?! Кто звонил в долбаный колокольчик?!

Это конец, конец… Я теряю рассудок. Нужно срочно уколоться, нужно срочно чем-нибудь закинуться. Иначе окончательно сойду с ума.

Он издевается над тобой, Киллиан. Он издевается над тобой.

«Очень сообразительно… кикаро. Как ты это сделал?»

Я по-прежнему слышал, как он рефлекторно ловит ртом воздух, с каким свистом сжимаются лёгкие. Как лопаются пузырьки, оплетённые густой сетью сосудов, уже не такие безупречные, не такие идеальные. Он умирал. Я смотрел, как тело испускает последний дух. Я опустил в могилу хладный труп.

Но там ли он до сих пор?

Выскочив из заброшенного дома, я пошлёпал босой ногой по асфальту, потом захрустел кроссовкой по гравию. Дорогу туда я помню наизусть. Придётся карабкаться по кучам с торчащими из них стальными прутьями в темноте, но месяц ещё висел в небесах. Серебристые пятна лунного света хотя бы намекнут, куда ступать. Я ловкий, у меня всё получится.

Скрестив руки на груди, я поёжился. Резкая боль в запястье наконец-то просочилась сквозь охваченный истерией разум, но ненадолго. Холода я тоже не ощущал, как и страдания истерзанной ступни, толкующей мелкий мусор и камни. Рассудок требовал, чтобы я добрался до кладбища. Требовал подтверждения того, что Эшер гниёт под землей. Мне было необходимо убедиться, что я просто вижу галлюцинации. Эшер надо мной издевается, мозг надо мной издевается.

Я лез через руины домов и оставшийся после них строительный мусор. Через электрические столбы, кости ржавой арматуры, разбитые холодильники, через доски и гвозди, через множество досок и гвоздей. Я старался обходить особо острый хлам, но нога мокла от крови, оставляя после себя красные полукруглые кольца — хлебные крошки, по которым Ривер рано или поздно найдёт меня. Дождь сегодня не лил. Земля была сухая, и поднималось довольно легко. Я хватался за вставшие на дыбы куски дорожного покрытия, за переплетения железяк, лез наверх так, как и говорил Ривер. Я ловкий… Он сказал, что мне надо использовать свои сильные стороны, и я их использовал. Я сильный… На самом деле я сильный.

***

Перед домом с обрушившейся стеной меня ждали Эшер и Периш.

Периш стоял в тенях. Накрахмаленный до хруста лабораторный халат ослепительно белел на фоне мрачных куч гравия и раскрошенного асфальта. Он нервно заламывал руки, меся одну об другую дёргаными круговыми движениями.

Эшер зажимал в кулаке проржавелую лопату. Уголки чёрных губ в привычной ухмылке задрались вверх. Одет он был в те же самые тряпки, в которых я его похоронил, но теперь заляпанные грязью. Покрытая тёмными пятнами плоть виднелась сквозь дыры сетчатой футболки. Вздутые чёрные вены просвечивали сквозь полупрозрачную серую кожу и, словно разветвлённая система рек на карте, ползли к лицу. Мёртвое сердце не качало кровь, и она застаивалась и разлагалась прямо в своих сосудах.

— Встречаешь меня под луной, кикаро? — Эшер широко улыбнулся мне, обнажая кусочки синего целлофана, застрявшего между зубов. Остальные ошмётки пакета до сих пор стягивали горло петлёй.

Я протянул руку, и тот вручил мне лопату. Не говоря ни слова, я улыбнулся ему в ответ, потом вошёл в дом, миновал гостиную и оказался на кладбище.

Вогнав остриё в землю, я скользнул взглядом по своему маленькому оазису, мысленно кивая каждому могильному камню. Все мои друзья собрались здесь. Лежат каждый в своей яме и ждут, пока я приду в гости. Ждут, пока я раскопаю Периша, которому нет покоя, над которым снова и снова глумятся даже после смерти.

Ночной воздух успокоил саднящее горло, разодранное неделями криков. Зимняя прохлада чуть потушила тлеющие уголки у самого корня языка. Сегодня кладбище было особенно красивым. Луна освещала его так, что мне казалось, будто это какое-то волшебное, зачарованное место. Я обожал смотреть, как под шелковистым светом высохшая жёлтая трава становилась серебристой, как мёртвые деревья гордо вскидывали свои кроны и тянулись ввысь. Они тоже мёртвые; мёртвые, которые восстали из-под земли, и с жадностью всасывают в себя воздух непробиваемой корой и вывороченными корнями. Всегда готовые сцапать своими длинными, когтистыми ветками любого, кто подойдёт слишком близко. Они питались мясом, воскресали и могли поддерживать жизнь, заманивая и пожирая людей заживо. Интересно, а мои друзья могут так?

От мыслей меня отвлекла капля воды, упавшую на щеку. Восприняв это за знак, я выдернул лопату и направился к могиле Периша. Земля над ней стала уже такого блёклого цвета, как и во всей Серой Пустоши.

Четыре фута… или больше? Я поставил кроссовку на ободок лопаты и принялся копать. Дождь постепенно усиливался. Шум его был приятным, идеально вплетающимся в ночную тишину. Стояла умиротворяющая, спокойная атмосфера, которую не замутняло даже бурлящее в бездне моего разума сумасшествие.

Продвигаясь вглубь, я начинал чувствовать запах гниения, однако нос настолько вымотался от изобилия трупных ароматов, которыми я надышался за всю жизнь, что мне с лёгкостью удалось не обращать на это внимания. Я вновь вгрызся лопатой в землю и скинул комья за спину. Каждый чёрный ком приближал меня к Перишу, к моему Перри… приближал к Эшеру, к ловцу-психопату. Ещё ком, и ещё… Я вспомнил, как хоронил маму и папу. Тогда я плакал, но сейчас нет. И точно не стану, скорее, наоборот — обрадуюсь. Получу подтверждение тому, что он мёртв. Что он… не стоит сейчас за мной, что он не звонил в колокольчик. Он мёртв, я его убил.

Я всем весом надавил на лопату и снова перекинул через себя груду землю. Лоб покрылся испариной от тяжёлой работы. Яма становилась больше, шире, глубже. Бусины пота превращались в ледяные капли под пронизывающим холодом и скатывались вниз. Меня забила мелкая дрожь. Нужно копать быстрее, резче…. Решив позволить себе минутку передохнуть, я опёрся на черенок и уставился во тьму. Теперь я всё чуял… Вонь беспощадно душила ноздри, уже совсем рядом.

Вытерев рот грязной ладонью, я зарылся дальше, кряхтя с каждым подъёмом полной лопаты. Вскоре остриё с мерзким чваком неожиданно легко ушло вглубь. Я на что-то наткнулся. Отбросив инструмент назад, я рухнул на колени. Края могилы возвысились над головой, погружая меня почти в полную темноту. Мы с Перри остались вдвоём на нашем свидании.

Я проваливался в грудную клетку. Грязные рёбра обхватили левую коленку, правая съезжала вниз с противоположной стороны. Кости трещали всё сильнее с каждым моим вздохом. Я невидящим взором уставился на него — на ухмыляющееся лицо. Он смеялся надо мной.

Периш веселился от души, потому что есть только одно объяснение тому, почему я вижу перед собой его скалящийся череп. Есть лишь одна причина, по которой сижу на нём сверху, соскальзывая внутрь.

Эшера тут нет. Эшера нет в могиле, в которой я его похоронил.

— Киллиан! — прогремел эхом голос Ривера где-то вдали.

Я подобрал с земли череп.

— Эшера тут нет…

Только мой Периш. Мой Периш. Мой Перри… лежал в одиночестве в своей осквернённой могиле. Он всегда был здесь один.

Я с отчаянием принялся рыться в его теле, отпихивая в стороны полужидкие куски тухлой плоти и извивающихся опарышей. Мне так хотелось нащупать в этой жиже хоть одну кость, которая принадлежала бы Эшеру, но нет. Здесь нет других трупов.

«Эшера тут нет, Киллиан!»

— Киллиан? Ох… твою мать… Киллиан?

— Его тут нет! — завопил я, поднимаясь на ноги с черепом Периша в руках. Ступни провалились в его живот. — Его тут нет!

Реальность рассыпалась на части, обращаясь жалкой массой обломков под воздействием громоподобного землетрясения, от которого содрогалось само моё существование.

— Кого?! — сдавленно пробормотал Ривер.

Он вытащил меня из ямы и усадил на землю. Я немедля пополз обратно, заглянул в могилу и, качаясь из стороны в сторону, поднялся на ноги. Потом принялся нарезать круги вокруг, до боли выкручивая руки.

— Кого там нет… Киллиан?

Услышав своё имя, я резко вскинул голову. Ривер произнёс его со всхлипом.

Я уставился на своего парня, постукивая костяшками сжатых кулаков друг о друга. Мозг отказывался воспринимать то, что видят глаза. Лицо его было олицетворением страдания, холстом с изображением, которым даже мои кошмары не осмеливались мучать меня. Поначалу я даже не понял, на что смотрю. Остатки рассудка твердили, что это-то уж точно игра воображения.

Ривер плакал.

Я разглядел блеск в чёрных, как оникс, глазах. Радужное сияние и слабое мерцание в уголках делали эти драгоценные камни ещё красивее. Они пронзали меня насквозь с такой глубокой печалью, что я, даже в безднах своего безумия, не моргая смотрел в ответ, будучи не в силах оторваться.

Ривер боялся? Моя химера с глазами цвета воронового крыла ничего не боялась. Ривер являл собой квинтэссенцию силы, скалу, благодаря которой я ещё мог стоять. Он просто не умел бояться: даже когда рейверы грозили разорвать его на части, Ривер не выказал ни капли страха.

Отвернувшись, я возобновил свой скорбный ход.

— Его тут нет… Его тут нет, Ривер.

— Да кого! — выкрикнул тот.

Руки его были сложены перед собой, будто он умолял меня сделать хоть что-то, что объяснило бы моё странное поведение. А потом эти руки вдруг ухватили меня за плечи и затрясли с такой силой, что застучали зубы во рту.

— Кого, Киллиан? Периша? — он кивнул на могилу. — Он там, от него остались уже одни лишь кости.

— НЕТ, НЕТ! НЕ ЕГО! — пронзительно завизжал я, будучи не в силах совладать с собственным голосом. Паника, паника — всё во мне кричало паникой, словно каждую клеточку тела гладили оголённым проводом. Упав на колени, я разрыдался: — Я его убил… Я его убил!

Ноги Ривера, стоявшие прямо передо мной, тоже подогнулись. Он заглянул мне в лицо, а я посмотрел на него, отбивая зубами дробь. Колотилось всё тело. Но мне нельзя отворачиваться, я должен быть мужчиной. Должен быть мужчиной, как Эшер, а иначе Ривер меня бросит.

Я попытался вдохнуть, но горло словно бы поймало в тисках. Собственные слова душили меня.

— Я убил Эшера, той ночью я его убил. Он никуда не уходил. Я убил его, Ривер.

— Что? — спросил Ривер тихо. — Убил? Не, нет, Килли. Это просто игра твоего воображения. Обещаю…

— Нет! — я с криком вырвался из его хватки и сгрёб кулаками волосы. — Я его убил. Он накачал меня канифолью и шантажировал записью с диктофона. Когда трахал его фаллоимитатором, я запихивал внутрь таблетки, много таблеток. Потом он привёл меня сюда, и я накинул пакет ему на голову. Я его задушил! — я замолчал, давясь смрадом, приставшим к рукам, и высунул язык в рвотном позыве. Заскрежетав зубами, усилием воли заставил себя говорить чётче. — Тело было холодным, когда я столкнул его в яму. Я похоронил его сверху Периша. Он мёртв. Ривер, я его убил.

Но увидев на лице Ривера недоверие, я растерял всю свою решительность и разразился истерическими причитаниями.

— Ты должен поверить мне, Ривер, он жив. Эшер жив. Он в Арасе, он преследует меня. Он только что был здесь. Он настоящий, он восстал из мёртвых…. Прошу, Ривер, умоляю… Поверь мне.

Тот продолжал смотреть на меня, как на умирающего щенка, скулящего, чтобы его пристрелили и избавили от страданий. Я вцепился в его локоть дрожащей, покрытой разлагающейся плотью рукой.

— Умоляю.

Ривер перевёл на неё взгляд. Губы его неожиданно поджались, а челюсть напряглась. Я растерянно заморгал и тоже посмотрел вниз. На белой коже красовались дорожки от иглы в окружении лиловых синяков.

А потом глаза его уцепились за голову, лежащую рядом. Череп Периша. По-прежнему усмехающийся над шуткой, которую только они с Эшером находят смешной.

Улыбающийся Периш… Мой Перри.

Не произнося больше ни слова, Ривер поднялся и подхватил меня на руки. Потом, всё так же молча, понёс прочь с кладбища. Спустившись к подножию огромной куче мусора, он бережно усадил меня на дверцу холодильника и вынул из-за пояса рацию. Я не осмеливался подать голос.

— Грейсон! — процедил он сквозь плотно сомкнутые зубы, едва сдерживая ярость. Ривер злился, он злился на меня. От меня больше проблем, чем я того стою. — Грейсон!

Ривер прижался лбом к холодной стене. Отбрасываемая им тень превратила её в тёмный дверной проём.

— Что такое, Ривер?

— Вытаскивай свою тушу из кровати, набери горячую ванну, насыпь перекиси, соды, чего-нибудь такого… — сделав глубокий вдох, тот саданул ладонью по цементу, сдерживая гнев. Потом издал глухой, раздосадованный звук. — Свяжись с Лео, пусть он едет домой. Быстрее.

Плечи его то вздымались, то опускались.

— Ривер, что случилось?

Раздражённо вскрикнув, тот заорал в микрофон.

— Делай, что говорят!

Пульнув рацию обратно за пояс, Ривер снова подобрал меня на руки. Боясь пошевелиться, я продолжал искать глазами Эшера. Он здесь, он только что был здесь… Я попытался сесть, чтобы лучше видеть, но Ривер лишь усилил хватку.

Не могу разгадать, что значит это его выражение. Он стискивал челюсти, словно от физической боли, сипло и натужно дышал. Ривер расстроился, потому что я сошёл с ума? Но я не сошёл с ума, я и правда его убил. Задушил… Накачал колёсами до передоза…

— Я не сумасшедший, — прошептал я. — Не сумасшедший.