Глава 7. Киллиан

Киллиан

Сколько бы я себя ни упрашивал, меня всё равно тянуло посмотреть.

Он там? Ну, конечно, он там… Он всегда там. Всегда как раз на периферии моего зрения. И я хотел посмотреть… Так сильно хотел, но не мог.

Каждый раз, когда я собираю волю в кулак, чтобы попытаться заглянуть ему в глаза, он отворачивается. Устремляется куда-то вперёд своим холодным и безэмоциональным лицом: строгим и лишённым всякого выражения. Словно бы я внезапно перестал существовать. Ривер упорно отказывается на меня смотреть, и я понятия не имею — почему.

Вся его фигура — безупречная смесь уверенности и льда. Всякий раз, оказываясь поблизости, я не могу не впиваться взглядом в его глаза. Чёрные, как два уголька. Я уже давно стараюсь разглядеть в них карие прожилки, но пока что мне это удалось лишь однажды — когда на него попал свет в Скотобойне. В волосах тоже мелькали отдельные пряди кофейного цвета, но только при очень ярком освещении. Когда Ривер стоял в тени, его глаза и волосы казались насыщенно-чёрными, а тон кожи, как обычно — бледным-бледным. Мне нравился этот контраст. Я даже начал специально обращать внимание на то, какой нас окружает свет, просто чтобы увидеть, как он будет выглядеть.

Я такой глупый…

Но Ривер такой красивый, такой идеальный. Спереди его волосы длинные, но на затылке коротко подстрижены. Чёлка закрывает пол-лица и свисает до самого кончика носа. Он вечно сражается с ней и убирает за уши, но мне нравится, когда она падает на глаза.

Я старался запомнить черты его лица, когда пришёл забирать мясные пайки. В тот день я впервые оказался так близко к Риверу, впервые смог разглядеть его толком так, чтобы он не заметил мой взгляд. Все остальные разы — до и после — мне удавалось захватить его фигуру лишь самым краем глаза. А ведь я всего лишь хотел узнать его поближе; он всегда такой таинственный. Понятно, почему Легион прозвал его Вороном. Он — извечный тёмный силуэт, маячащий в тенях.

Признаю, кое-что я всё-таки о Ривере знал, однако, немного. Мама строго-настрого запрещала мне с ним дружить: не понимала, что я бы и так не смог стать его другом, даже при сильном желании. Она считала, что раз Ривер тихий и я тоже тихий, то мы должны хорошо сойтись. Но вот только я молчу, потому что лучше предпочту почитать или поиграть на гитаре; Ривер же молчит, потому что всех ненавидит.

«Ривер всех ненавидит».

Сколько же раз мне это уже повторяли. Даже за простые вопросы о нём люди одаривали меня подозрительными взглядами. Ривер — это же Ривер, с чего ты вообще вдруг о нём расспрашиваешь? Он — мудак, хотя надёжный. И на дух он переносит лишь Лео, Грейсона и того парня, что живёт в хибаре на холме. Держись от него подальше.

Все держались от него подальше.

Ещё я слышал, что Ривер — сирота, воспитанный старостами города. Его часто описывали как бессердечного, бесчувственного, жестокого и беспощадного. Из-за своей природной расположенности он даже получил «официальную» должность палача. Мама говорила, ему так сильно нравится убивать людей, что Грейсон решил, пускай уж заодно казнит преступников или больных. Кроме того, она клялась, что собственными ушами слышала, как тот смеётся после того, как застрелил ребёнка — но я в это не верю.

Мама и в самом деле его ненавидела.

Я наиграл несколько нот на гитаре — на особой гитаре, изготовленной мной после смерти родителей. Она по-прежнему звучала нормально, хотя обычно мне приходилось настраивать инструмент после каждого сеанса. Вообще, вышло довольно неплохо, но колки постоянно раскручивались.

Сегодня я решил устроиться на бетонном блоке среди городской площади. Ривер был прямо позади на своём любимом месте на крыше огромного амбара. Он сидел на куче ящиков и, скорее всего, наблюдал за моей спиной.

Сейчас я уже к этому привык и в глубине души чувствовал себя немного особенным из-за того, что он захотел ходить именно за мной, хотя, по идее, это должно было меня пугать. Поначалу я был уверен, что Грейсон платит ему, чтобы тот присматривал за мной после смерти родителей. И вероятно, так оно и было, но потом я услышал, как Грейсон отпускает колкости в сторону Ривера из-за этой его новой забавы. Так я и понял, что теперь он больше ему не платит, если, конечно, они не пытались сбить меня с толку.

Однако если когда-нибудь я всё же разузнаю наверняка, почему Ривер ни с того ни с сего вдруг начал бродить за мной повсюду и с тех пор так и не отставал, то об этом проболтаются Грейсон с Лео. Правда, пока что мне ничего не удавалось разобрать в их туманных намёках. Эти двое — единственные, кому позволялось разговаривать с Ривером и о Ривере в подобной манере. Все остальные слишком боялись.

И они говорили мне тоже бояться его…

По правде сказать, сначала я больше злился, чем боялся. В первый раз я заметил, что он идёт за мной, когда вышел за пределы квартала. Мне пришлось убедить Сади, что у меня с собой пистолет — то есть соврать. Она понимала, какие опасности подстерегают вне стен Араса, но мне в то время было абсолютно по барабану. Родители умерли неделю назад, и я едва ли не впервые покинул дом со дня их гибели.

Но в тот день я искал не тишины — в тот день я искал смерти.

На мне была лишь видавшая виды футболка, джинсы да пара книг с собой. В тот день я понял, что больше так не могу.

Кожа на руках покраснела и кое-где слезла от бесконечного оттирания дома сверху донизу. Хлорка разъела пальцы до мяса. Сейчас я уже знаю, что едва не сошёл там с ума. До того как родителей забрали в карантинный блок, болезнь настолько успела их пожрать, что на местах, где они лежали, остались отпечатки крови и телесных жидкостей в форме их тел. Запах стоял невыносимый.

В нашем доме, в доме, который мы починили и превратили в уютное жилище.

Я сидел под карантинными бараками и отказывался сдвигаться с места. Не уходил до тех пор, пока Лео не заставил меня пойти с ним погулять. Помню, как Ривер проскользнул в тенях. В тот момент я ещё не осознавал, что именно он станет их палачом, но едва заслышав выстрелы, зашёлся в истерике.

Когда я вернулся в наш дом, смрад оказался просто непередаваемым. Повсюду летали мухи, а их безногие личинки уже копошились в кроватях, пропитанных кровью и телесными жидкостями, и всех остальных местах, которых касались родители, когда были больны. Тела, должно быть, сочились этой дрянью из самих пор, и в каждом пятне, оставшемся от них, теперь роились опарыши. Издалека они казались неподвижными, словно мелкие зёрнышки риса, но стоит присмотреться поближе — и увидишь сотни извивающихся червей.

Я несколько дней не спал и драил дом. Мыл, плакал, мыл, кричал. Уборка отвлекала меня от страшной реальности: мои родители мертвы, и отныне я в полном одиночестве посреди Серой Пустоши. В полном одиночестве в этом конченном мире, сумасшедшем доме, который король Силас создал для нас. Вдали от Тамерлана, фабричного городка рядом со Скайфоллом, вдали даже от мечты о безопасности.

Долго я не протяну. Я очень скоро умру каким-нибудь самым ужасным способом. Мне уже доводилось встречаться с рейверами, доводилось видеть, как они едят людей живьём. Один из наёмников, который сопровождал нас в Арас, навечно застрял в моих кошмарах. Его крики будили по ночам, умоляющие глаза не давали мне покоя. Рейверы, сошедшие с ума от радиации, вспороли ему живот и пожирали его органы, пока тот был ещё жив.

Люди никогда не должны были питаться подобно львам; наши зубы слишком тупые… Мы слишком медленно поглощаем пойманную добычу, жертвы остаются в живых слишком долго.

А теперь крики родителей присоединились к его крикам. В моей голове травмирующие воспоминания переплелись в одну неразрывную цепь. Я знал, что мне осталось недолго, а если я каким-то образом выживу, то рано или поздно во мне что-то окончательно сломается, и я свихнусь. Интересно, придёт ли Ривер избавить меня от страданий? Если всё же придёт, то никто даже не станет плакать. Всё, кого я любил, мертвы.

Я прикрыл веки, вцепившись в гитару покрепче, а затем начал перебирать струны, наигрывая песню, которую выучил незадолго до этого. Печальную — как раз под настроение.

Серая Пустошь была чашей, через край которой переливалось безумие. Сама земля оставалась живой под моими ногами исключительно потому, что тоже потеряла рассудок и не понимала, как давно погибла. В те короткие несколько месяцев, пока мы с мамой и папой были в дороге, я успел увидеть, что находится за этими воротами. Если бы не множество наёмников, которым мы платили, меня бы почти сразу же избили, трахнули и съели живьём.

И сейчас я один в этом мире, сейчас любой может завладеть мной. Я — лишь подвижная мишень. Желанная, к тому же. Мне часто говорили это в пути и даже в Тамерлане. Юный, миниатюрный, чистый, белый и аппетитный. Я уже и не сосчитаю, сколько раз слышал, что наверняка буду хорош на вкус.

Мысль эта потянула за собой воспоминание о том, как я впервые заметил Ривера краешком глаза. Сейчас мне стыдно в этом признаться, но в тот момент я решил, что он пришёл меня изнасиловать.

Когда я понял, кто это, тело моё само по себе обратилось в лёд. Адреналин выстрелил в кровь, и на секунду включился инстинкт самосохранения: я вдруг понял, что лихорадочно бегаю глазами по сторонам в поисках камня, чтобы защититься. Мозг мой язвительно и во всех подробностях изобразил, как Ривер прижимает мою спину к холодной скале и безжалостно входит в меня силой. На лице его играет улыбка — злая улыбка, потому что иной я даже представить не мог. Я невольно задохнулся, почти наяву ощутив эту боль и этот шок.

Но то мгновение очень быстро прошло, и следующее, что я помню — это как сижу на выступе над красноватой пропастью и понимаю, что мне, собственно говоря, всё равно. Я — всё. Если он меня изнасилует, то наверняка убьёт после, просто потому что не захочет дальнейшей огласки.

Ну и пусть, ну и пусть он меня трахнет. Мне совершенно плевать, если я потом умру. Пусть он заберёт мою невинность — так я, по крайней мере, узнаю, что такое секс, как раз перед смертью. Он сможет получить удовольствие, а я смогу его ему доставить, как раз перед смертью. И даже если Ривер не захочет меня убивать, у него всегда при себе оружие: пока он одевается, я успею выхватить винтовку или ещё что-нибудь и вышибу себе мозги. Он ведь, очевидно, больной выродок: кончит на это ещё раз.

Меня всего покорёжило. Теперь меня и впрямь мучила совесть от того, что когда-то я мог думать так про Ривера. Ривер много кем был, но точно не насильником. Если верить Лео, он даже никогда ни с кем не встречался и вообще вёл жизнь волка-одиночки.

Так почему он всё-таки меня преследует?

Я принялся вновь бездумно перебирать струны и вскоре, сам того не замечая, заиграл одну из своих любимых песен. Ещё там, где мы раньше жили, я купил компакт-диск Эдди Веддера — парня, который играл в группе, существовавшей до Фоллокоста. У меня собралась уже неплохая коллекция компакт-дисков и аудиокассет. Имелись даже два CD-плеера, но один я умудрился уронить в ущелье. И клянусь, в тот же момент услышал смешок Ривера позади, однако точно не уверен: слишком громко матерился.

Ещё у меня было несколько нотных листов для гитары и пару отдельных песен для рояля, однако пианино, купленное родителями у Карсона, расстроилось. Играть всё равно можно, но я скучал по инструменту, оставленному дома. Вообще, я нигде не учился, и вся моя способность играть проистекала из бесконечного прослушивания дисков и кассет, а потом прикидывания вариантов, как бы воспроизвести подобное. Например, та печальная мелодия, которую я разучил совсем недавно, уже довольно неплохо получалась.

Я продолжил играть песню Эдди Веддера на гитаре, к счастью, по-прежнему настроенную и звучащую вполне сносно. Находясь дома в одиночестве, я иногда подпевал самому себе, но делать так на публике у меня никогда не хватало смелости, особенно рядом с Ривером, маячившем на заднем плане.

— Есть большое, большое и жестокое солнце, сжигающее всех людей в этом большом и жестоком мире,¹ — внезапно пропел Грейсон.

¹ Eddie Vedder — «Hard Sun».

Я невольно улыбнулся, стараясь не сбиваться с ритма. Грейсон прислонился к бетонному блоку, облюбованному мной, и я, застигнутый моментом врасплох, стал ему подпевать. В эти короткие несколько минут душа моя расцвела, и все дурные мысли словно бы растворились. Я давно не испытывал такой радости, как во время совместного пения с Грейсоном. Интересно, а Ривер считает нас идиотами… или, может быть, ему нравится?

Когда песня закончилась, Грейсон рассмеялся и, неимоверно меня смутив, бросил взгляд на крышу амбара позади.

— Я видел, как ты шевелишь губами, так что не смотри на меня так, мелкий паразит, — весело проговорил Грейсон, а затем хихикнул. — И он уже утопал, — мужчина перевёл на меня глаза и подмигнул, — но не далеко. Кстати, к нам опять идёт караван. Готовь денежки.

— Надолго? — спросил я, спрыгивая с бетонного блока и перекидывая гитару за спину.

— Говорят, пробудут здесь до послезавтрашнего утра. Лео уже отбирает щенков, а Реймонд по моей просьбе проводит последнюю ревизию. Несколько недель назад купцы уже останавливались в Арасе, поэтому, не думаю, что мы разнесём им все полки. Однако кто знает; зависит от того, что именно они везут.

Я кивнул и смял в руке кожаный ремень, на котором висела гитара.

— Спасибо за предупреждение.

С этими словами я развернулся и потрусил к дому. Да, у меня был ещё остаток сегодняшнего и весь завтрашний день, но мне не хотелось оказаться самым последним в очереди. Люди здесь порой жадны, особенно, когда речь заходит о еде.

Отец оставил немного денег, которые я хранил над гардеробом в спальне. Нужно будет прикупить кое-какие специи, если они у них есть, а то мои уже заканчивались. Ненавижу есть крысятину пресной, как принято готовить её в Арасе. Мне в принципе не нравится вкус подлюдей. Наверное, меня просто избаловали в Тамерлане — папа обычно приносил на ужин мясо бозена или осуждённых преступников.

Вернувшись домой, я взбежал по лестнице на второй этаж, спешно скинул обувь и принялся карабкаться на стену. С голыми ступнями было довольно легко лезть наверх — кожа хорошо липла к деревянным панелям. Оказавшись примерно на высоте фута над дверным проёмом, я выхватил коричневый конверт, засунутый в небольшую нишу под потолком, взял оттуда немного денег и несколько жетонов, затем положил остальное обратно на место и спустился вниз. Есть вероятность, что караван «Дек’ко» прибудет вместе с обычными купцами — они часто путешествовали вместе. А представители «Дек’ко» принимали только Дек’ко-жетоны — так они поощряли продажу урожая и сырья своей компании. К счастью, у моих родителей лежала в запасе и такая валюта. В Тамерлане папа работал на «Дек’ко», и там всегда платили зарплату только жетонами.

Я захлопнул за собой входную дверь и направился обратно по площадь. На подходе увидел караван, как раз поворачивающий из-за угла. Рядом с бозеном насчитывалось, по крайней мере, девять мужчин, включая чисто одетого продавца «Дек’ко», которого я и ждал.

Выглядели они крайне потасканными, как и все люди, отважившиеся скитаться по Пустоши: грязные, в красной глине, облепившей их тела с головы до ног во время прохода через северо-восточные каньоны; в пыльных, замызганных одеждах, штопанных-перештопанных, с заплатками из потёртой кожи или тканей; и с кучей оружия. На голове каждого были надеты мотоциклетные очки — скорее всего, от пыли, гонимой ветром по ущельям.

Один мужчина поднял очки на макушку, и кожа под ними оказалась белоснежной по сравнению с остальным, заляпанным грязью лицом. Он сощурился и протянул обе руки вперёд, приветствуя Грейсона.

— С возвращением, Менкин, — дружелюбно произнёс тот. Позади него улыбался Лео, а рядом с Лео, скрестив руки на груди, замер Ривер со строгим, серьёзным и угрожающим видом. Он стоял уже в полном боевом обмундировании с М16, пристёгнутой к спине: должно быть, успел переодеться, пока я бегал домой. Теперь Ривер ничем не отличался от солдата. Мне всегда нравилось, когда он так выглядит.

— Спасибо, Грейсон. Дорожка выдалась та ещё. Кучка вшивых легионеров вздумала брать плату за проход по трассе к северо-востоку от Госселина. Вот ведь скоты, — пробурчал Менкин. — Если бы с нами не было «Дек’ко», они бы точно содрали с три шкуры.

Ривер ощутимо напрягся. Судя по всему, сделал мысленную пометку убить тех солдат. Мне уже доводилось слышать, что его любимое занятие в свободное время — убивать из снайперки легионеров, которым не посчастливилось подойти слишком близко к Арасу. Жаль, что у меня никогда не хватит смелости на подобное.

— Ладно, проходите. Мелпин загружен под завязку: пойдёмте выпьем, — предложил Грейсон и хлопнул Менкина по спине, подняв в воздух облако красной пыли.

— С радостью. А бойцы пусть пока раскладывают барахло, — согласился Менкин и зашагал к старому бару вслед за Грейсоном. Лео топтался на месте, наблюдая, как рабочие достают товары.

— Мы приготовили для вас койки как раз над Мелпином, — начал он, но один из парней помоложе рассеянно отмахнулся.

— Мы не вчера родились, Меррик. Иди и хлебни чего-нибудь с этим пьяным халтурщиком. Нам быстрее работается, когда никто не смотрит.

— О таком меня дважды просить не надо, — рассмеялся Лео и тоже ушёл, оставив лишь рабочих да меня с Ривером.

Я присел на краешек фонтана в центре площади и принялся наблюдать, как мужчины разгружают караван и устанавливают палатки. Не прошло и пары минут, как, к моему изумлению, один из них неожиданно направился в сторону Ривера.

— А это что ещё за уродливый сучёныш? — бросил парень, задиристой походкой подплывая к нему. В горле у меня тут же пересохло. Ему что, жить надоело?

Но Ривер в ответ лишь слегка дёрнул губой.

— С такой чумазой рожей ты прямо вылитая крыса.

Парень с громким хохотом снял очки и потряс чёрной гривой, обсыпав красной пылью всех вокруг.

— Решил подработать наёмником в караване, м? — прохрипел Ривер в перерыве между кашляньем. — Хорошо заплатили?

— Агась. Увидал, что они идут, и решил увязаться следом, типа там ранняя пташка, все дела. Мне надо ещё бухла, ещё жрачки и ещё кое-чего поинтереснее. Ты ведь наверняка хочешь продать пару пакетиков своему старому другу Рено?

А, так это он. В пыли совсем не разобрать. Рено — единственный друг Ривера, хотя я нечасто его вижу. Когда он бывает в Арасе, Ривер не так неусыпно следит за мной, потому что они почти всё время проводят вместе. Рено несёт караул в Пустоши и живёт отдельно в хижине — на скалистом отшибе за западной стеной. По рации часто звучал его голос.

Я попытался разглядеть его получше. У Рено были чёрные волосы, широкая, приветливая улыбка и огромные голубые глаза, которые ярко светились на фоне испачканного грязью лица. Думаю, он ровесник Ривера или, может быть, на пару лет постарше.

Интересно, почему Ривер подружился именно с ним и больше ни с кем? Я ещё раз внимательно его осмотрел, силясь заглянуть под кожу и понять, что в нём такого особенного. Никому в жизни не признался бы, но, честно говоря, я искал какие-то намёки или подсказки. Просто на всякий случай… если вдруг, ну, знаете, если я вдруг когда-нибудь подружусь с Ривером. Может быть…

— Есть дилаудид в таблетках, нашёл вместе с пенициллином. Можем снять вечером пробу, — услышал я голос Ривера.

Мне стало немного не по себе. Не знал, что Ривер употребляет ещё какие-то наркотики, кроме своих странно пахнущих сигарет. Впрочем, если подумать, обычно такие парни этим и занимаются, но Ривер, однако, очень хорошо это прятал. Мой отец злоупотреблял наркотиками, и тот никогда ничего не мог от нас скрыть. Видя, до чего они в итоге его довели, я невольно содрогнулся при мысли о Ривере, принимающем таблетки. Но он наверняка держал своё пристрастие под контролем, если даже я ничего на нём не учуял.

Рено, похоже, предложение пришлось по вкусу, потому что не успел я опомниться, как Ривер уже выдвинулся вместе с ним в сторону западной части Араса. И вновь, мне не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но я ощутил лёгкий укол ревности. Обычно он провожал домой меня.

Сам того не желая, я почувствовал себя как будто бы брошенным. И тут же яростно затряс головой от злости. У меня нет никаких прав на Ривера. И хоть Ривер повсюду таскается за мной, это отнюдь не означает, что он должен мне что-то, и тем более — хранить верность. Наверняка ему всё равно платит Грейсон. Точно платит, и именно поэтому тот вечно держится на расстоянии. В действительности же он просто терпеть меня не может.

Я перевёл взгляд на работников, продолжающих разгружать караван.

— Приглядел что-нибудь, пацан? — раздался сиплый голос. Его обладателем оказался сорокалетний мужчина со светло-каштановыми волосами и колючими карими глазами. Он вызывал у меня лёгкую неприязнь, хотя, с другой стороны, все чужаки вызывали. Ничего личного тут нет.

— У вас есть специи? — спросил я, приближаясь к трём палаткам с уже почти разложенным товаром.

— Так точно, кое-чего есть. Сейчас отрою, — дружелюбно кивнул мужчина.

Я оглядел купеческие палатки. На самом деле, это были скорее тележки на колёсиках с металлическим навесом, припаянным с задней стороны таким образом, чтобы свободная часть могла приподниматься и сгибаться под прямым углом в подобие полки. Благодаря этому верхние части каравана превращались в маленькие киоски.

Все палатки выглядели ветхими и потёртыми, как и в большинстве караванов, но за исключением «Дек’ко», которую установили с самого левого края. Их торговые места всегда сияли безоговорочной чистотой и свежим ремонтом. Конкретно эту выкрасили в синий цвет краской из баллончика и изобразили символ «Дек’ко» со всех четырёх сторон. Если кому-нибудь взбредёт в голову подпортить палатку «Дек’ко», то он автоматически подпишет смертный приговор себе и своей семье.

Я пробежал глазами по товару, выставленному в первых двух киосках. Кое-какие вещички привлекли моё внимание, включая металлический половник. У меня был пластиковый, и я уже давно мечтал о металлическом. Ещё там продавался маленький телевизор, хотя всё равно слишком дорогой для меня, компакт-диски, которые я раньше не встречал, и различные консервы.

Затем подошёл к палатке «Дек’ко». Её продавец, естественно, уже успел принарядиться в свой костюм. Это был высокий, мускулистый мужчина с пышными усами и сонными голубыми глазами, одетый в заляпанный чёрный костюм с логотипом «Дек’ко» на груди. На голове у него красовалась шляпа-котелок с огромной заплаткой сбоку. Мне всегда казалось, что представители «Дек’ко» выглядят по-дурацки, но, судя по всему, король Силас строго-настрого приказывал носить им костюмы. Папа говорил, что униформа подчёркивает общность строя.

— Есть какие-нибудь консервы? — поинтересовался я, надеясь полакомиться хоть чем-нибудь, кроме арасской крысятины.

Мужчина кивнул и указал на ряд консервных банок «Дек’ко» с тёмно-синими этикетками, белыми буквами и различными мультяшными картинками, подсказывающими, что находится внутри. Я разглядел курицу, крысу, бозена, фуа-ра и особый продукт «Дек’ко» под названием «Хороший мальчик». Не нужно напрягать воображение, чтобы представить, из чего он изготавливался. Как по мне, их художественная находка с треском провалилась, поскольку в Серой Пустоши не одобряли употребление в пищу арийцев, но президент «Дек’ко», химера по имени Аполлон, во всеуслышание заявил, что всё мясо, идущее в консервы «Хороший мальчик», принадлежало людям, умершим по естественным причинам, или осуждённым преступникам. Лично меня такое объяснение полностью устраивало. В конце концов, арийцы ведь гораздо вкуснее крыс.

Я выбрал несколько банок, а остальные отодвинул в сторону, чтобы рассмотреть задние ряды. К моему разочарованию, свинины у них не нашлось, но зато я с радостью заприметил консервированный фуа-ра. Это был настоящий деликатес, особенно в Серой Пустоши, однако производился он немного мерзковатым способом. В горло крысам вставляли полые трубки, тянущиеся вплоть до желудков, и по этим трубкам подавали жирнючее месиво, от которого их печень разрасталась до гигантских размеров. Затем орган вырезали и превращали в фуа-ра. На вкус он был волшебным, но от самого процесса изготовления меня передёргивало.

Я купил несколько банок «Хорошего мальчика», фуа-ра и ещё кое-каких других. Из другой палатки приобрёл фильтры для воды, муку и соль. Мука в итоге вышла самой дорогой: её произвели из настоящих злаков, а не из синтетических аналогов, которые предлагает «Дек’ко». Я слышал, что буквально две-три фермы выращивают и продают пшеницу в Пустоши. Все остальные сдают свой урожай прямиком в Скайфолл.

Продавец по доброте душевной даже дал мне сумку, чтобы донести покупки. Я поблагодарил его и вернулся к самой первой палатке, томным взглядом лаская половник.

— Я нашёл перец, орегано и… — мужчина, как раз подошедший с упаковками специй, силился прочитать название. — Пэй-при-ки.

— Паприку? — подсказал я, протягивая руку. Тот положил мне в ладонь три пластиковых пакетика. Этикетки давно выцвели, но мне всё равно удалось прочитать.

— Сколько? — спросил я, не скрывая радости. Вообще-то, конечно, в присутствии продавца её надо скрывать, но я был весь в предвкушении.

— Пять долларов за три пакетика. По-моему, отличная цена.

Я кивнул — настроения торговаться всё равно не было — и, передав ему деньги, уложил специи в сумку.

После я отправился домой. К палаткам уже как раз начинали подтягиваться жители Араса. Засунув нос в сумку, я гордым взглядом обозрел свои покупки. С фуа-ра можно будет приготовить нечто действительно вкусное, а арийское мясо, которое я уже так давно не ел, занимало особое место в моём сердце.

Интересно, а чём сейчас занимается Ривер? Я на всякий случай осмотрел заброшенные дома, растянувшиеся вдоль улицы. Конечно, он не следил буквально за каждым моим шагом, но я никогда не знал, когда он решит на время меня покинуть. Его рабочее расписание оставалось для меня загадкой, равно как и стена, на которую он назначался в ту или иную смену. К тому же Ривер бывал в гостях у Грейсона и Лео и иногда ходил домой к Рено. В общем, я никогда не был уверен, где он точно находится, поэтому неустанно держал в голове мысль, что, возможно, он присматривает за мной прямо сейчас. Мне этого хватало.

Наверное, я просто привык. И он ведь сам, блин, виноват, что я так привык к этому его незримому присутствию. Что ж, Грейсон явно не зря потратил деньги.

Я ссутулился и горестно вздохнул, ощутив неожиданный приступ одиночества. Честно старался себя не жалеть, но ничего не выходило. Я будто бы оттягивал неизбежное, потому что в глубине души прекрасно понимал, что скоро меня кто-нибудь убьёт. Кого я пытался обмануть? Это точно случится. В этом мире все умирали: весьма и весьма скоропостижно.

Я вспомнил все те книги и все те журналы, что читал. В них писалось о жизни до Фоллокоста. Люди тогда доживали до ста с лишним лет; сейчас же шестидесятилетние уже считались древними стариками. Большинство из нас умрёт до тридцати пяти; раньше, если вступим в Легион Силаса.

Мне нравилось узнавать о мире до Фоллокоста. О том, какими все были счастливыми; как просты были их жизни. Тогда всё выглядело намного более ярким. Цвета, которыми были пропитаны страницы моих книг, уже не существовали в реальности. Теперь вокруг господствовал лишь один цвет — серый. Само солнце было серым. Правда, иногда мне всё же доводилось видеть красный: в мясе, которое раздавали в Арасе в качестве пайков, или в фонтане крови, хлеставшей из крысиного горла.

Серое и красное… Таковы были цвета Пустоши; такова была мечта короля Силаса.

Временами я надеваю наушники и слушаю свою музыку. Эдди Веддера, Эрика Клэптона, Мэтью Гуда. Порой закрываю глаза и воображаю, что я в старом мире. Представляю, что я в новом доме — белом с ярко-синими и ярко-зелёными полосками — с цветами, овощами и фруктами. И со мной рядом и мама, и папа, и даже Ривер. И мы счастливы. Мы — семья, собравшаяся за обеденным столом. На маме красный фартук в белую клеточку, а папа курит трубку. Мама подаёт запечённое мясо. Все улыбаются…

Прямо как на картинках.

Сердце моё будто сжали холодной рукой. У меня ведь была такая жизнь, ну, или почти такая. В Тамерлане. До тех пор, пока папу не уволили, мы были счастливы. А потом… потом нам пришлось переезжать в Арас. С тех пор всё изменилось — и больше уже никогда не станет прежним. С тех пор, как к нам с визитом наведался Илиш.

Я проморгался и, прогоняя выступившие из глаз слёзы, поднялся по ступеням на прогнившее, безобразное крыльцо. Затем закрыл за собой дверь, поставил сумку на пол и вытер нос.

Твою мать. Как же мне одиноко.

Я подошёл к кухонному столу. Кофта мамы до сих пор висела на плечиках стула. Прошло уже очень много времени, но я всё не могу заставить себя убрать её. Засунув руку в карман, я вытащил небольшую фотографию, сделанную на «Поллароид». Стоила она нам целую кучу денег. Мне тогда было пять или около того, и мы все на ней выглядим такими счастливыми… Снимок сделали задолго до того, как нам пришлось уехать. Я улыбаюсь, мои белокурые волосы светлее и чуть длиннее. Мама и папа пышут здоровьем. Волосы тоже белокурые, как у меня, и такие же голубые глаза. Родители вечно повторяли, что моя улыбка способна осветить весь мир.

Сейчас я почти не улыбался. Сомневаюсь, что услышу эту фразу ещё хоть раз в жизни.

Я поднёс фотографию к губам и поочередно поцеловал маму и папу, потом бережно уложил её в пакетик на застёжке, а сам пакетик поместил в портфель на лямке, который повсюду носил с собой. Думаю, в следующие несколько дней мне понадобится их присутствие.

Я вздохнул, утопая в одиночестве и безнадёге, затем уселся за кухонный стол и зарыл лицо в ладонях.

И проплакал весь оставшийся день.

Устав, наконец, от слёз, я сделал глубокий вдох и принялся разбирать еду. Настроение моё омрачилось ещё больше, когда воображение подкинуло картинку, как Ривер веселится вместе с Рено. Наверняка курит всякие наркотики и занимается сексом. К горлу медленно, но верно подобрался ком.

Как бы мне хотелось иметь друга… Ближайший человек, которого я мог бы назвать другом, был Ривер, что было само по себе жалко, учитывая, как тот отказывался даже смотреть мне в глаза. Все остальные, исключая Лео и Грейсона, предпочитали игнорировать сам факт моего существования, впрочем, в этом, скорее всего, виноват я сам.

Есть больше не хотелось, да и радость от покупок успела пропасть. Жаль, что я не знал, где живёт Ривер. Тогда бы мог пойти и понаблюдать за ним, как он наблюдает за мной. К сожалению, никто кроме Лео и Грейсона не знал, где тот спит.

Приближалась ночь. Я включил синюю лампу и поднялся по лестнице. Пожалуй, пропущу сегодня ужин и просто почитаю в постели, пока не захочу спать. Весь день ничего не ел, но всё равно не чувствовал голода, что уже стало печальной традицией: у меня напрочь пропадал аппетит, когда настроение падало ниже плинтуса.

Прихватив пару учебников, я опустился на кровать всё с тем же комком в горле. Ночь будет тяжёлой.