Жестокость. Часть первая

Увесистый пинок заставил Вэй Уcяня открыть глаза. Над самым ухом прогрохотало:
— Хватит притворяться мёртвым!

Удар угодил прямо в грудь, повалив Вэй Усяня навзничь. Он стукнулся затылком об пол и, ощутив резкий приступ тошноты, смутно подумал: «А ты невероятно смел, раз позволяешь себе бить самого Старейшину».

Вэй Усянь уже много лет не слышал даже обычного человеческого голоса, не говоря уже о столь громком и пронзительном визге.

Голова его кружилась, перед глазами всё плыло, а в ушах жужжащим эхом отдавался сиплый голос:
— Задумайся вот о чём! На чьей земле ты живёшь?! Чей рис ты ешь?! Чьи деньги ты тратишь?! Так что такого, если я возьму себе пару твоих вещичек?! Всё равно они принадлежат мне!

Вслед за его словами раздался глухой металлический стук обшариваемых сундуков и грохот падающих на пол предметов. Постепенно взгляд Вэй Усяня прояснился. Поначалу из темноты вынырнул тускло освещённый потолок, а затем – лицо человека с позеленевшими от злости глазами и перекошенными бровями, оросившего его слюной:
— Как смеешь ты жаловаться на меня? Думаешь, я тебя испугался?! Думаешь, хоть одна живая душа в этом доме заступится за тебя?

Двое здоровяков, судя по виду, слуг, подошли к нему:
— Молодой господин, по вашему приказу всё разгромлено.

Сиплоголосый юнец удивился:
— Как вы управились так быстро?

— В этой лачуге не так много вещей, — донеслось в ответ.

Обладатель сиплого голоса вполне удовлетворился этим и вновь принялся за Вэй Усяня, тыча ему в лицо пальцем, словно намереваясь пронзить насквозь:
— Сначала ты осмелился наябедничать на меня, а теперь валяешься на земле, притворяясь мёртвым! Ради чего? Как будто кто-то позарится на твоё барахло! Что ж, посмотрим, как ты теперь донесёшь на меня за разгром твоей хибары! Думаешь, ты особенный, потому что несколько лет обучался в ордене заклинателей? Да тебя же вышвырнули вон, словно шелудивого пса!

Вэй Усянь утомленно подумал: «И вовсе я не притворяюсь мёртвым. Я ведь действительно был мёртв несколько лет».

«Кто это?»

«Где я?»

«Неужели я опустился настолько, что захватил чужое тело?»

Разгромив лачугу и избив её обитателя, тем самым отведя душу, сиплый юноша, важно вышагивая, вышел из лачуги в сопровождении двух слуг, хлопнув дверью.

— Смотрите в оба и не выпускайте его на улицу! Не хватало ещё, чтобы он опозорил нас перед гостями! — громко приказал он.

За дверью послышались ответы слуг. Дождавшись, когда звуки шагов затихли в отдалении, и снаружи воцарилось безмолвие, Вэй Усянь попытался подняться. Однако тело отказалось повиноваться, и ему пришлось опуститься обратно на пол. Тогда Вэй Усянь перевернулся на бок и, всё ещё мучаясь головокружением, принялся разглядывать незнакомую обстановку вокруг и кучи хлама на полу.

Чуть в стороне лежало бронзовое зеркало, брошенное кем-то на землю. Вэй Усянь дотянулся до него и увидел отражение мертвенно-бледного лица, со щеками, ассиметрично вымазанными чем-то красным: добавить сюда ещё высунутый кроваво-алый язык — и вышел бы отличный призрак висельника. Он несколько обескураженно отшвырнул зеркало в сторону, потёр лицо рукой и обнаружил на ладони осыпавшиеся белила.

К счастью, новое тело не было таким с рождения — всё это оказалось лишь причудами его прежнего владельца. Без сомнения, он являлся мужчиной, но, тем не менее, мужчиной с макияжем, причём, весьма неумелым.

Ошарашенность неожиданно придала ему сил: Вэй Усянь худо-бедно принял сидячее положение и наконец-то заметил под собой круглое магическое поле. Алое и довольно неровное, оно явно было нарисовано от руки кровью, ещё не засохшей и источавшей характерный запах. Поле испещряли кривые каракули заклинаний, которые кое-где смазались его телом, но от этого не стали выглядеть менее зловеще и повергать в меньший трепет. Но всё же Вэй Усяня величали Основоположником Пути Тьмы, Магистром Дьявольского культа и прочими титулами, поэтому он не впервые сталкивался с подобными устрашающими полями и, само собой разумеется, знал их природу как свои пять пальцев.

Он не захватывал ничьего тела — оно оказалось добровольной жертвой!

Однако по сути эта «добровольная жертва» являлась проклятием. Заклинатель сам себе наносил увечья, делая несколько надрезов на теле, кровью писал заклинания и рисовал магическое поле. Сев в центр круга, он призывал злого духа исключительной ярости и мощи и молил об исполнении желания, предлагая в оплату собственное тело и возможность вернуться на землю. Ритуал этот — «добровольная жертва» — в корне отличался от «насильственного захвата». Оба они имели дурную славу и относились к числу запретных, но первый не обладал ни применяемостью, ни распространенностью последнего. Едва ли найдутся чаяния столь сильные, что заставят человека по собственной воле отдать всё, что у него есть: редко кто решался на подобное, и в итоге ритуал оказался почти утерянным в веках. Древние фолианты за тысячи и тысячи лет сохранили всего три или четыре достоверных случая. Все люди, проводившие ритуал, желали лишь одного — мести, а злые духи, откликнувшиеся на призыв, безупречно исполняли их желания в самой кровавой и безжалостной манере.

Вэй Усянь отказывался смиряться.

С каких это пор он оказался «злым духом исключительной ярости и мощи»? Слава о нём, конечно, шла дурная, и умер он ужасающей смертью, но при этом никогда не преследовал живых и не искал возмездия. Он мог поклясться, что стал самым безобидным блуждающим призраком на всём белом свете!

Щекотливость же ситуации состояла в том, что для сделки хватало всего лишь желания заклинателя. Как бы Вэй Усянь ни противился, но… как только он попал в это тело, контракт посчитался заключенным. Он был обязан исполнить желание призывающего, иначе проклятие обернётся против призванного, и его душа будет окончательно уничтожена без возможности перерождения.

Вэй Усянь развязал пояс и распахнул своё черное одеяние, осматривая тело, затем поднял руки и убедился, что оба его запястья крест-накрест рассекали порезы, нанесённые чем-то острым. Кровотечение уже остановилось, однако Вэй Усянь знал, что то были не обычные порезы: если он не исполнит желание заклинателя, раны не затянутся. Более того, с течением времени они будут становиться все серьёзнее и серьёзнее, и если Вэй Усянь не управится в срок, его душа и это тело будут разорваны на части.

Он перепроверил всё несколько раз, периодически восклицая про себя: «Да что же это такое!» и, наконец, держась за стену, поднялся на ноги.

Дом, в котором очутился Вэй Усянь, был довольно большим, но пустым и бедным. Постельное бельё и покрывало не меняли уже долгое время, от чего по комнате расползался стойкий запах плесени. В углу стояла бамбуковая корзина для мусора, но из-за недавнего погрома весь сор из неё вывалился и рассыпался по полу. Вэй Усянь наткнулся взглядом на смятый клочок бумаги, по виду испачканной чернилами, и тотчас же схватил его, обнаружив нестройные ряды иероглифов. Он торопливо подобрал оставшиеся бумажки.

Похоже, автором этих строк оказался предыдущий хозяин тела, который подобным образом изливал свои чувства в минуты сильного отчаяния. Некоторые предложения представляли собой бессвязный набор слов, не имеющих смысла, а от пляшущих иероглифов за версту веяло беспокойством и напряжением. Вэй Усянь внимательно изучил свои находки и постепенно начал догадываться, что дело нечисто.

Он выстроил несколько предположений и более-менее понял положение вещей. Оказалось, человека, призвавшего его, звали Мо Сюаньюй, а поселение это называлось деревня Мо.

Дед Мо Сюаньюя происходил из местного богатого рода. Семья его была небольшой: несмотря на все старания, ему удалось произвести на свет лишь двух дочерей. Их имена не упоминались, но зато говорилось, что старшая появилась от законной жены, и ей прочили блестящее замужество, а младшая, хоть и отличалась красотой, являлась дочерью служанки. Семья Мо планировала сбыть её с рук первому встречному, но неожиданно девушке улыбнулась удача. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, глава одного известного ордена заклинателей проезжал через их селение и влюбился в неё с первого взгляда. Деревня Мо превратилась в место их тайных свиданий, и через год вторая госпожа Мо родила сына — Мо Сюаньюя.

Поначалу жители деревни Мо восприняли сей факт с некоторой долей презрения. Однако заклинателями восхищаются все, в глазах обывателей они — загадочные и благородные любимчики Небес, да к тому же, глава ордена зачастую оказывал щедрую помощь как и своей содержанке, так и всей её родне. Вскоре ветер задул в ином направлении: семья Мо возгордилась, а остальные жители деревни — прониклись завистью.

Но благополучие длилось недолго: глава ордена оказался ветреным человеком, жаждущим новизны. Через пару лет и любовница, и сын наскучили ему. Едва Мо Сюаньюй достиг четырёхлетнего возраста, его отец покинул их и больше никогда не возвращался.

В последующие годы, как это водится, люди заговорили по-другому. Вернулись первоначальные презрение и пренебрежение, в этот раз разбавленные надменной жалостью. Вторая госпожа Мо отказывалась смиряться, продолжая твёрдо верить, что отец не отвернётся от своего собственного сына. И действительно, как только тому исполнилось четырнадцать, глава ордена прислал за ним гонцов и официально забрал к себе.

Несмотря на то, что вторая госпожа Мо не могла отправиться вместе с сыном, всё же она вновь воспрянула духом, разом забыв прежние обиды, и принялась всем рассказывать, что её сын непременно станет бессмертным и принесёт славу своим предкам. Досужие пересуды жителей деревни Мо зазвучали иначе уже в третий раз.

Однако, не достигнув никаких успехов на ниве совершенствования тела и духа и не унаследовав пост отца, Мо Сюаньюй был отослан назад.

И не просто отослан, а с позором изгнан. Мо Сюаньюй оказался обрезанным рукавом¹, причём весьма смелым, открыто пристававшим к своим товарищам по учёбе. Происшествие это получило широкую огласку, и поскольку сын второй госпожи Мо не проявлял никаких способностей, у отца не было причин оставлять его подле себя.

¹ Жаргонное название гомосексуалов-мужчин в Китае. Берёт своё начало из истории о гомосексуальном императоре Ай династии Хань, который предпочёл отрезать свой рукав, на котором спал его возлюбленный Дун Сянь, нежели будить его.

В довершение всего, неизвестно, какая муха укусила юношу, но когда Мо Сюаньюй вернулся в дом матери, он часто стал вести себя безумно, словно что-то до смерти напугало его.

Дойдя до этих записей, Вэй Усянь нахмурил брови.

Обрезанный рукав да к тому же сумасшедший. Стало ясно, почему на лице этого человека красовалось столько пудры и румян, что он походил на призрак висельника, и почему никто не удивился огромному кровавому кругу посреди комнаты. Закрась Мо Сюаньюй хоть целый дом от пола до потолка своей кровью, никто бы всё равно не удивился. Все знали — он же больной!

Когда Мо Сюаньюй вернулся домой, насмешки и издевки посыпались словно из рога изобилия, но, похоже, на этот раз толпа своего мнения менять не собиралась. Вторая госпожа Мо не вынесла подобного удара и вскоре скончалась от удушья, вызванного застоем скверной Ци.

К тому времени дед Мо Сюаньюя уже отошёл в мир иной, и во главе семьи встала первая госпожа Мо. Судя по всему, она с самого детства стыдилась своей младшей сестры, и особо косые взгляды кидала на её внебрачного сына. Единственным ребёнком госпожи Мо был Мо Цзыюань, тот самый человек, который только что разгромил эту лачугу. Когда за Мо Сюаньюем явились гонцы, она, надеясь на хоть какое-то, а всё же родство с кланом заклинателей, мечтала, что Мо Цзыюаня также заберут для совершенствования тела и духа. Разумеется, ей отказали, а если сказать точнее, то просто проигнорировали.

Что за вздорные чаяния! Всё-таки речь шла не о торговле капустой на базаре, где можно было торговаться и, купив один кочан, получить второй бесплатно!

Тем не менее, все в семье Мо твёрдо верили, что Мо Цзыюань был человеком выдающимся, обладающим незаурядными способностями и талантами. Отправься он тогда на обучение, заклинатели непременно воздали бы ему должное, в отличие от безнадёжного двоюродного брата. Несмотря на то, что Мо Цзыюань находился в совсем ещё юном возрасте, когда Мо Сюаньюя забрали, подобную чушь столь часто вбивали ему в голову, что он поверил в неё всем сердцем. Каждые два-три дня он приходил в лачугу Мо Сюаньюя, оскорблял и бранил его, проклиная за то, что тот украл его блестящее будущее и возможность стать бессмертным. Кроме того, Мо Цзыюань обожал отбирать у брата различные талисманы, эликсиры и прочие предметы заклинателей, присваивать себе и вытворять с ними, что в голову взбредёт. Временами Мо Сюаньюй действительно впадал в безумие, но всё же осознавал, что над ним издеваются. Он долгое время терпел, однако Мо Цзыюань, перейдя всяческие границы, стащил едва ли не все его вещи. Терпение Мо Сюаньюя лопнуло, и он, заикаясь и запинаясь, пожаловался своим тёте и дяде, что и вызвало сегодняшний погром.

Выведенные мелким почерком закорючки сиротливо жались друг к другу, и у Вэй Усяня заболели глаза. Он подумал: «Что за, мать его, хреновая жизнь!» Неудивительно, что Мо Сюаньюй решил прибегнуть к запрещённому ритуалу и умолять злого духа о помощи, ради мести пожертвовав тем единственным, что у него осталось — собственной жизнью.

От напряжения заныли глаза, и постепенно боль начала распространяться по всей голове. По логике вещей, в этом ритуале заклинатель произносил своё желание мысленно, и Вэй Усянь, как призванный злой дух, должен был услышать все подробности. Но похоже, Мо Сюаньюй тайком переписал обрывочные фрагменты заклинания из повреждённого манускрипта, содержащего неполный текст, и именно эту часть упустил. Вэй Усянь догадывался, что тот хотел отомстить семье Мо, но как именно? Каковы масштабы? Необходимо ли ему вернуть украденное Мо Цзыюанем? Или избить всю семью Мо до полусмерти?

Или же… стереть её с лица земли?

Вероятнее всего, стереть с лица земли! В конце концов, любой, кто имел хоть какое-то отношение к заклинателям, знал Вэй Усяня как бессердечного и неблагодарного злодея, который потерял человеческий облик и рассудок. Мог ли кто-нибудь представить более яростного и злобного духа, чем он? И если Мо Сюаньюй решился призвать именно Вэй Усяня, значит, исполнить его желание, которое явно не относилось к числу безобидных, было не так-то просто.

И всё же Вэй Усянь хмыкнул:
— Ты обратился не по адресу…