Злость. Часть вторая

Цзян Чэн добавил:

— Одолжи мне свою собаку.

Цзинь Лин вышел из ступора и в нерешительности замялся, но всё же свистнул, только когда Цзян Чэн яростно сверкнул на него глазами. Чёрная собака-оборотень тут же, всего в три прыжка, примчалась на зов, и Вэй Усянь в страхе замер, оказавшись неспособным переступать одеревеневшими ногами, так что его опять пришлось тащить.

Цзян Чэн отыскал пустую комнату и запихнул свою жертву внутрь, заперев за собой дверь. Собака послушно последовала за ними и села у входа, и Вэй Усянь напряжённо впился в неё глазами, опасаясь, что собака напрыгнет на него в любую секунду. Вэй Усянь вдруг осознал, что над ним одержали победу за столь короткий срок и подумал: «Цзян Чэн действительно как свои пять пальцев знает, какими методами со мной можно справиться на раз-два».

Тем временем Цзян Чэн неспешно присел за стол и налил себе пиалу чая.

В воздухе повисла тишина. От напитка в пиале всё ещё исходил пар. Не сделав ни единого глотка, Цзян Чэн швырнул её оземь.

Он натянул на лицо подобие улыбки:

— Ты... ничего не хочешь мне сказать?..

Цзян Чэн вырос вместе с Вэй Усянем и потому бесчисленное множество раз наблюдал, как тот в панике удирал при виде собаки. Вэй Усянь мог бы прибегнуть к софистическим уловкам и заставить сомневаться кого угодно, но отрицать очевидное перед лицом того, кто знал его как облупленного, не имело смысла. Преодолеть это препятствие оказалось намного сложнее, чем перехитрить Цзыдянь.

Вэй Усянь искренне ответил:

— Я не знаю, что должен тебе сказать.

Цзян Чэн еле слышно прошелестел:

— А ты так и не образумился.

С самых юных лет всё их общение сводилось к взаимным колкостям и ехидным перепалкам. Вэй Усянь тотчас же, не подумав, выпалил:

— Я смотрю, ты тоже не очень-то продвинулся вперёд…

Ярость Цзян Чэна достигла такого порога, что обернулась хохотом:

— Ну что ж, давай-ка проверим, кто из нас остался прежним!

Неподвижно сидя за столом, он дал команду собаке-оборотню. Та немедленно поднялась!

Нахождение в одной комнате с собакой уже было более, чем достаточным для того, чтобы Вэй Усяня с головы до ног прошиб холодный пот. Поэтому едва перед его лицом за долю секунды материализовалась огромная — ростом по пояс человеку, и даже выше, пугающая и видом, и звучанием, оскалившаяся собака,  а в уши, крадучись, заполз глухой рык, как прямо от подошв до макушки его охватило оцепенение. Он уже почти позабыл о своих детских годах, что провёл, скитаясь по улицам. Лишь одно Вэй Усянь помнил: ужас, обуревавший его, когда бродячие псы гнались за ним по пятам, и пронзительную боль от раздираемой когтями и клыками плоти. Этот страх сидел у него глубоко в душе, и Вэй Усянь никакими силами не мог преодолеть или хотя бы ослабить его.

Внезапно Цзян Чэн настороженно глянул на него:

— Кого ты зовёшь?

Всё естество Вэй Усяня находилось в таком разладе, что он не смог упомнить даже то, что вообще кого-то звал, и ему удалось совладать с собой, только когда Цзян Чэн приказал собаке отойти. Ещё пару мгновений проведя в оцепенении, Вэй Усянь резко повернул голову, а Цзян Чэн, с рукой, покоящейся на заткнутом за пояс кнуте, неожиданно встал из-за стола. Склонившись и заглянув Вэй Усяню в лицо, мужчина постоял так немного, затем выпрямился и спросил:

— Кстати, совсем забыл тебя спросить, с каких это пор ты так сблизился с Лань Ванцзи?

Вэй Усянь тут же понял, чьё имя нечаянно сорвалось с его языка только что.

Цзян Чэн угрожающе улыбнулся:

— Мне даже любопытно, с чего это он ринулся защищать тебя ценой таких усилий, там, на горе Дафань. — Но через секунду поправился: — Нет, не так. Он наверняка спасал не тебя. В конце концов, разве Орден Гусу Лань способен забыть, что ты сотворил вместе со своим преданным псом? И как только человек, столь высоко превозносимый за свою праведность, может потворствовать типу вроде тебя? Или, может быть, ему знакомо тело, что ты украл?

Речь его была безжалостной и язвительной. Каждая фраза поначалу походила похвалу, но на самом деле несла в себе исключительно уничижительный смысл, указывающий на кое-что другое. Вэй Усянь не выдержал:

— Следи за языком.

Цзян Чэн ответил:

— Я никогда не заботился подобным. Ты разве забыл?

Вэй Усянь усмехнулся:

— Ах, да. Точно.

Цзян Чэн фыркнул:

— А у тебя ещё хватает наглости делать мне замечания подобного рода? В прошлый раз, на горе Дафань, следил ли ты за языком, когда разговаривал с Цзинь Лином?

Выражение лица Вэй Усяня помертвело.

Вернув себе превосходство в разговоре, Цзян Чэн стал вновь наслаждаться происходящим. Он с издёвкой продолжил:

— «У тебя что, нет матери, которая научила бы тебя достойному поведению?» Отлично поставил на место! Знаешь, на какую болевую точку надавить! Ведь за то, что Цзинь Лин стал вечным предметом осуждения за спиной, следует благодарить исключительно тебя самого. Великие умы часто забывчивы. Так и ты наверняка запамятовал и слова, что говорил, и обещания, что давал. Вот только не стоит тебе забывать, как умерли его родители!

Вэй Усянь внезапно вскинулся:

— Я ничего не забыл! Я только…

Однако он был не в силах отыскать слова, что последовали бы за этим «Я только».

Цзян Чэн сказал:

— Только — что? Не находишь слов? Что ж, пустяки, ты всегда можешь вернуться в Пристань Лотоса и попробовать всё объяснить, стоя на коленях перед душами моих родителей.

Вэй Усянь старался привести в порядок сумбур мыслей в голове, одновременно лихорадочно соображая способы побега. Он даже во снах мечтал ещё хоть разок вернуться в Пристань Лотоса, но только не в теперешнюю, которая совершенно не походила на прежнюю!

Вдруг раздался торопливый топот, а затем громкий стук в дверь. Цзинь Лин прокричал снаружи:

— Дядя!

Цзян Чэн повысил голос:

— Я же сказал тебе послушно ждать! Зачем ты пришёл?

— Дядя, мне нужно сказать тебе что-то важное.

— Если это столь важно, то почему ты не сказал, когда я тебя бранил, а вспомнил об этом именно сейчас?

Цзинь Лин сердито заворчал:

— А я потому и не сказал, что ты бранил меня! Так ты будешь слушать или нет? Если нет, то я ничего и не буду говорить!

Цзян Чэн, пылая гневом, отпер дверь:

— Рассказывай и выметайся!

Как только дверь отворилась, Цзинь Лин сделал шаг внутрь. Он уже успел переодеться в чистые белые ученические одежды и заговорил:

— На самом деле, я кое с чем столкнулся сегодня. Думаю, я видел Вэнь Нина!

Брови Цзян Чэна поползли вверх, рука метнулась к рукояти меча. Он с ледяной яростью спросил:

— Когда? Где?

Цзинь Лин ответил:

— Сегодня днём. В нескольких десятках ли к югу отсюда есть покосившаяся хижина. Я отправился туда, потому что слышал сплетни о каких-то странностях, творящихся в той местности, но никак не предполагал, что наткнусь на логово лютого мертвеца.

Цзинь Лин говорил с нарочито озабоченным видом, но Вэй Усянь понимал, что тот несёт отборнейшую чушь, поскольку достоверно знал, где именно сегодня днём находился юноша. Кроме того, неопытный ученик ни за что бы так просто не отыскал укрытие Вэнь Нина, если, конечно, Вэй Усянь не призвал бы его специально.

Цзян Чэн воскликнул:

— Почему ты раньше не сказал?

Цзинь Лин ответил:

— Я не был уверен. Тот мертвец двигался невероятно быстро и сразу же скрылся, стоило мне войти в дом, так что я успел заметить лишь расплывчатые очертания. Но я слышал звон цепей, как на горе Дафань, поэтому заподозрил, что это Вэнь Нин. И не начни ты меня бранить прямо с порога, я бы немедленно всё рассказал! И вот теперь, если он уже ушёл слишком далеко, и ты не сможешь его догнать, то вини свой дурной характер, а не меня!

Он вытянул шею, пытаясь заглянуть вглубь комнаты, но Цзян Чэн был в такой ярости, что захлопнул дверь прямо перед его носом, прокричав изнутри:

— Я разберусь с тобой позже! А теперь пошёл прочь!

Цзинь Лин отозвался недовольным «О», после чего раздались его удаляющиеся шаги. Увидев, что Цзян Чэн вот-вот обернётся к нему, Вэй Усянь незамедлительно натянул на лицо весь калейдоскоп расстроенных чувств, начиная с «О, нет, как же так, моя тайна раскрыта!» и заканчивая «Что же теперь со мной будет, после того как обнаружили Вэнь Нина?!». Надо признать, Цзинь Лин оказался весьма умён: он понимал, что Цзян Чэн пуще всего на свете ненавидит Вэнь Нина, и использовал сие знание, чтобы сочинить такую правдоподобную ложь. Цзян Чэн же, в свою очередь, как никто другой, был осведомлён, что Старейшина Илин и Призрачный Генерал почти всегда появлялись вместе, поэтому уже догадывался, что Вэнь Нин скрывался где-то неподалёку. Слова Цзинь Лина подтвердили его опасения, а смущённое выражение лица Вэй Усяня окончательно убедило его. И в довесок к вышесказанному ярость туманила рассудок Цзян Чэна каждый раз, когда он слышал имя Вэнь Нина. И разве могла хоть толика сомнения возникнуть в ослеплённом ненавистью человеке? Буря, бушевавшая в его груди, казалось, вот-вот с треском расколет её пополам. Он легко взмахнул кнутом, щёлкнув им по полу подле Вэй Усяня, и яростно прошипел:

— А ты по-прежнему везде таскаешь за собой своего послушного пса!

Вэй Усянь ответил:

— Он мёртв уже много лет, я тоже умер однажды. Что тебе ещё от нас надо?

Цзян Чэн направил на него кнут:

— Что ещё? Умри он хоть тысячу, хоть десять тысяч раз, моя ненависть к нему не угаснет! Тогда он не сгинул во тьму окончательно, прекрасно! Я верну его небытие сегодня, своими собственными руками, сожгу его дотла, размелю его кости и развею прах перед твоим лицом!

Он с грохотом захлопнул за собой дверь и направился к выходу, на ходу наказывая Цзинь Лину:

— Не своди с пленника глаз. Не верь ни одному его слову и даже не слушай, что он говорит! Не давай ему издать ни единого звука. Если он попытается свистнуть или сыграть на флейте, заткни ему рот. Если и это не поможет, то просто отсеки его руку или отрежь язык!

Вэй Усянь понимал, что эти слова Цзян Чэн произнёс специально для него, предупреждая любые его попытки побега. Он не брал Вэй Усяня с собой, опасаясь, что тот найдёт способ управлять Вэнь Нином. Цзинь Линь же небрежно бросил в ответ:

— Да понял я. Думаешь, приглядеть за пленником мне не под силу? Лучше скажи, дядя, зачем ты заперся в комнате с этим чокнутым обрезанным рукавом? Что он опять натворил?

Цзян Чэн ответил:

— Не твоего ума дело. Лучше хорошенько следи за ним. Если я вернусь и увижу, что он испарился, то точно переломаю тебе ноги!

Задав ещё пару уточняющих вопросов об искомом месте, Цзян Чэн, взяв с собой половину адептов, отправился в погоню за мнимым Вэнь Нином.

Через некоторое время раздался заносчивый голос Цзинь Лина:

— Ты, встань там. Ты, иди вон туда. Вы, идите и охраняйте главный вход. Я сам буду за ним следить.

Никто из адептов не осмелился ослушаться, каждый послушно ответствовал  «Есть». Ещё спустя некоторое время дверь отворилась, и юноша просунул голову внутрь, выискивая глазами Вэй Усяня. Тот выпрямился. Цзинь Лин приложил палец к губам, на цыпочках зашёл в комнату, дотронулся до рукояти Цзыдяня и что-то прошептал.

Цзыдянь слушался только своего владельца, но, похоже, что Цзян Чэн позволил кнуту распознавать Цзинь Лина как хозяина. Фиолетовые молнии тотчас же погасли, и кнут превратился в серебряное кольцо с фиолетовым самоцветом, оказавшееся в белоснежных ладонях Цзинь Лина.

Цзинь Лин тихо сказал:

— Идём.

После бессмысленных приказов юноши адепты Ордена Юньмэн Цзян оказались беспорядочно рассредоточены по всему периметру, и двое беглецов, крадучись, выбрались из окна, затем перелезли через стену трактира и бесшумно бросились бежать со всех ног. Когда они достигли леса, Вэй Усянь вдруг услышал странные звуки, преследующие их. Он обернулся и едва не умер на месте:

— Зачем она идет за нами?! Прогони её прочь!

Цзинь Лин дважды свистнул, и собака шумно выдохнула, высунув язык, затем тихонько заскулила, дёрнула острыми ушами и удручённо умчалась прочь. Юноша презрительно фыркнул:

— Ты такой жалкий. Фея только выглядит грозно, но на самом деле не кусается. Это же собака-оборотень, специально натасканная рвать на части тварей. Ты что, серьёзно думал, что это обычная псина?

Вэй Усянь перебил его:

— Погоди секунду. Как ты её назвал?

Цзинь Лин ответил:

— Фея. Это её имя.

Вэй Усянь воскликнул:

— Ты назвал собаку Феей?!

Цзинь Лин уверенно возразил:

— А что не так с этим именем? Когда она была щенком, я называл ее Феечкой. Но сейчас она уже взрослая собака, не могу же я по-прежнему её так звать!

Вэй Усянь замотал головой:

— Нет, нет, нет! Дело вовсе не в том, маленькая она или большая!.. Кто тебя надоумил так называть собак?!

На самом деле, ответа не требовалось. Без сомнения, это был его дядя. В прошлом Цзян Чэн тоже воспитывал нескольких щенков и звал их «Жасмин», «Принцесса», «Милашка» и так далее, словно дорогих женщин в публичных домах. Цзинь Лин ответил:

— Настоящие мужчины не переживают из-за такой ерунды. И чего ты к имени прицепился?! Ладно! Стой. Ты оскорбил моего дядю, и можешь считать себя уже наполовину мёртвым. А сейчас я тебя отпускаю, и мы в расчёте.

Вэй Усянь спросил:

— А ты знаешь, почему твой дядя схватил меня?

Цзинь Лин ответил:

— Ага. Он подозревает, что ты Вэй Усянь!

Вэй Усянь подумал: «В этот раз он не просто «подозревает», он поймал именно того, кого надо». Затем снова спросил:

— А ты сам? Ты меня не подозреваешь?

Цзинь Лин произнёс:

— Ты не первый, с кем дядя поступает подобным образом. И он ещё никого не отпустил, даже если существовала вероятность того, что он схватил совсем не того. Но раз Цзыдянь не изгнал твою душу, то я поверю тебе. К тому же, этот, по фамилии Вэй, он ведь не был обрезанным рукавом, а ты осмелился приставать даже к… — С лицом, полным отвращения, Цзинь Лин оборвал фразу, так и не сказав, к кому же приставал Мо Сюаньюй, и замахал рукой, будто бы отгоняя злых духов: — Как бы то ни было, отныне и впредь ты больше не имеешь отношения к Ордену Ланьлин Цзинь! И если опять примешься за старое, не вздумай путаться ни с кем из моего клана! Иначе от меня пощады не жди!

Завершив свою речь, Цзинь Лин развернулся и пошёл прочь. Он сделал несколько шагов и вновь посмотрел на Вэй Усяня:

— Почему ты ещё здесь? Не уходишь, решил дождаться, пока придёт мой дядя и вновь схватит тебя? Так послушай же, не воображай себе, что я рассыплюсь в благодарностях за своё спасение. И тем более не надейся, что я начну подобострастно распинаться перед тобой самыми тошнотворными словечками.

Вэй Усянь сложил руки за спину и подошёл к нему:

— Юноша, в этой жизни есть два тошнотворных слова, которые человек должен научиться говорить, несмотря ни на что.

— Это какие же?

— «Спасибо» и «Прости».

Цзинь Лин ядовито усмехнулся:

— И что мне будет, если я не научусь говорить их?

— Тогда рано или поздно ты произнесёшь их в слезах.

Цзинь Лин глумливо плюнул в сторону, а Вэй Усянь вдруг произнёс:

— Прости.

Цзинь Лин опешил:

— Что?

Вэй Усянь продолжил:

— За то, что я сказал тебе на горе Дафань. Прости.

Цзинь Лину не первый раз говорили, что у него «нет матери, чтобы научить его достойному поведению», однако никто ещё столь серьёзно не просил у него прощения. Это «прости» обрушилось на него так неожиданно, что он, сам не зная, почему, вдруг почувствовал себя слегка неловко.

Юноша быстро замахал на Вэй Усяня руками и хмыкнул:

— Ничего страшного. Ты всё равно не первый, кто так говорит. У меня ведь и правда нет матери, которая могла бы учить меня. Но это не значит, что я хуже кого бы то ни было! Я раскрою глаза и тебе, и остальным, и докажу, что я гораздо сильнее всех вас, вместе взятых!

Вэй Усянь улыбнулся. Он только открыл рот, чтобы что-то сказать, как вдруг резко изменился в лице и изумлённо выкрикнул:

— Цзян Чэн?! Ты!

Цзинь Лина уже мучала совесть за то, что он стащил Цзыдянь и отпустил пленника, потому, услышав имя своего дяди, он поспешно обернулся. Вэй Усянь же воспользовался моментом и ударил юношу ребром ладони по шее. Затем аккуратно уложил Цзинь Лина на землю, закатал штанину и внимательно осмотрел проклятую метку на его ноге. Он испробовал несколько способов, но ни один из них не заставил пятно исчезнуть. Промучившись так некоторое время, Вэй Усянь вздохнул, поняв, что задача действительно не из лёгких.

Однако, несмотря на то, что некоторые проклятые метки ему не поддавались, Вэй Усянь всё равно мог переместить их на своё собственное тело.

Вскоре Цзинь Лин очнулся и дотронулся до своей шеи, всё ещё ощущая приступ боли. Он так взбесился, что тут же вскочил на ноги и обнажил меч:

— Да как ты смеешь бить меня! Даже мой дядя никогда не поднимал на меня руку!

Вэй Усянь воскликнул:

— Да неужели? А не он ли постоянно обещает сломать тебе ноги?

Цзинь Лин пылал гневом:

— Это всего лишь слова! А ты, проклятый обрезанный рукав, что тебе от меня надо?! Да я тебя…

Вэй Усянь схватился за голову и крикнул куда-то за спину Цзинь Лину:

— А! Ханьгуан-цзюнь!

Цзинь Лин боялся Лань Ванцзи даже больше, чем Цзян Чэна. В конце концов, дядя был из его собственного клана, а Ханьгуан-цзюнь — из чужого. Перепуганный до смерти, он пустился наутёк, крича на бегу:

— Ах ты грязный обрезанный рукав! Гадкий псих! Я это запомню! Это ещё не конец!

Вэй Усянь так громко хохотал ему вслед, что чуть не задохнулся. К тому времени как силуэт Цзинь Лина исчез вдали, грудь его уже болела от напряжения, и Вэй Усянь усилием воли справился с приступом смеха, как следует прокашлявшись. Наконец-то у него выдалась свободная минутка, чтобы кое-что обдумать.

Цзян Фэнмянь забрал к себе Вэй Усяня, когда тому было девять.

Большинство воспоминаний тех лет были подёрнуты туманной дымкой. Но мать Цзинь Лина, Цзян Яньли, всё помнила и даже поделилась некоторыми из них с Вэй Усянем.

Она говорила, что с тех пор, как её отец услышал, что оба родителя Вэй Усяня погибли в бою, Цзян Фэнмянь беспрестанно искал дитя своих покойных друзей. И его поиски увенчались успехом: он наконец нашёл ребенка в Илине. Когда он впервые увидел Вэй Усяня, тот стоял на коленях на земле и ел очистки фруктов, выброшенные кем-то на улицу.

Зимы и вёсны в Илине довольно суровы, ребёнок же был замотан в тонкие одежды, изодранные в коленях в лоскуты, а на ногах красовались разные башмаки, не подходящие по размеру. Он наклонился, пытаясь отыскать ещё очисток, и Цзян Фэнмянь позвал его. Вэй Усянь всё ещё помнил, что в его имени был иероглиф «Ин», поэтому поднял голову. В тот момент щёки его покраснели и потрескались от холода, но на лице всё равно сияла улыбка.

Цзян Яньли рассказывала, что природа одарила мальчика улыбчивым лицом — улыбка просто с него не сходила. Какое бы несчастье ни случилось, Вэй Усянь не принимал его близко к сердцу; в какой бы ужасной ситуации он ни оказался, Вэй Усянь по-прежнему не унывал. Возможно, в каком-то смысле такое отношение к жизни могло показаться чересчур беспечным, но на самом деле всё было не так уж и плохо.

Цзян Фэнмянь угостил Вэй Усяня кусочком арбуза, и ребёнок позволил увести себя. В те годы Цзян Чэну тоже было около восьми или девяти лет, и в Пристани Лотоса он держал нескольких щенков, с которыми любил играть. Узнав, что Вэй Усянь панически боится собак, Цзян Фэнмянь счёл нужным, чтобы Цзян Чэн уступил гостю и отослал псов прочь. Цзян Чэн же очень этого не желал и сильно рассердился. Однако, перебив кучу вещей, учинив множество скандалов и проревев дни подряд, он наконец смирился.

Из-за этого Цзян Чэн довольно долго испытывал к Вэй Усяню неприязнь, но когда они познакомились поближе, то стали неразлучны и часто проказничали вместе. Если они вдруг встречали собак, то Цзян Чэн прогонял их, а затем безудержно хохотал над Вэй Усянем, который уже успевал забраться на дерево.

Вэй Усянь всегда считал, что Цзян Чэн будет на его стороне, а Лань Ванцзи — против. Он и помыслить не мог, что ситуация перевернётся с ног на голову.

Вэй Усянь неторопливо направился к оговоренному с Лань Ванцзи месту встречи. Под редкими огнями, мерцающими в ночи, не бродило никаких случайных прохожих, потому Вэй Усяню не пришлось крутить головой по сторонам: он сразу же заметил высокую фигуру в белом, с опущенной головой неподвижно стоявшую в конце улицы.

Прежде чем Вэй Усянь успел издать хоть звук, Лань Ванцзи поднял глаза и увидел его. После короткого противостояния взглядов, он с мрачным выражением лица двинулся навстречу Вэй Усяню.

Вэй Усянь, сам не зная почему, невольно сделал шаг назад.

Он почти мог разглядеть налитые кровью прожилки в глазах Лань Ванцзи. И вынужден был признать… Лицо Лань Ванцзи внушало нешуточный страх.