Двое вот-вот подерутся

Мучунь чжэньжэнь гордился своим решением. Его первый ученик был натурой крайне ненадежной и ветреной, но всегда смотрел на вещи с лучшей стороны, в то время как младший зацикливался на мелочах, несмотря на внешнее спокойствие. Эти двое прекрасно дополняли друг друга.

Но, к сожалению, оказалось, что они скорее подерутся, чем достигнут золотой середины.

Мучунь чжэньжэню не оставалось ничего другого, кроме как насильно разделить их. Он попросил одного из слуг отвести Чэн Цяня в павильон и помочь ему переодеться, так как после занятий с мечом тот вспотел, а сам сосредоточился на первом ученике, монотонно повторяя священные писания «О спокойствии и безмятежности».

Завывания учителя были бельмом на глазу и причиной сильнейшей боли в ушах. С телосложением ласки и голосом крякающей утки он вызывал у Янь Чжэнмина только раздражение. А когда Мучунь чжэньжэнь решительно остановил бегущие часы, Янь Чжэнмин едва сдержался, чтобы не загрызть его.

Запас терпения Янь Чжэнмина подошел к концу. Он разбушевался и бросил резец на стол:

— Учитель, что ты делаешь?

— В тебе нет спокойствия. Я читаю священные писания, чтобы успокоить твой разум, — ответил учитель, даже не разомкнув век.

Когда Янь Чжэнмина уже отчаялся от выслушивания проповедей учителя, вернулся Чэн Цянь. Янь Чжэнмин, наконец, получил возможность дать волю своей досаде. Он шмыгнул носом и сердито сказал:

— Вы окурили его одежду сандалом? Что за кошмар? Он что, собирается стать монахом?

Стоявший в стороне слуга лишь кротко кивал головой. Он не осмеливался сказать, что благовония выбирал Чэн Цянь.

— Замените эти благовония на гибискус… — прикрикнул Янь Чжэнмин.

— … Следовательно, небеса чисты, а земля грязна… — голос Мучунь чжэньжэня прозвучал на порядок громче.

Он напоминал хруст сухого дерева, из-за чего в груди Янь Чжэнмина вспыхнул яростный огонь.

— Учитель! Да почему мое сердце не спокойно!

Мучунь чжэньжэнь разомкнул веки и невозмутимо сказал:

— В тебе нет спокойствия, потому что ты отвлекаешься на внешние проблемы и заботишься о благовониях. Может, перестанешь воспринимать своего шиди как курильницу? Пожалуй, я помогу тебе на пути самосовершенствования. Вечером я приду в «Страну нежности» и почитаю тебе на ночь священные писания.

Янь Чжэнмин промолчал.

Старая ласка обожал читать проповеди. Если он придет к нему в комнату и будет читать писания всю ночь напролет, Янь Чжэнмин вряд ли доживет до утра.

Янь Чжэнмин был вынужден умерить свою злость и сесть обратно. Терпя сандаловые благовония, напоминавшие ему запах гнилого дерева, он с негодованием поднял резец и принялся вырезать на дощечках вертикальные линии так, словно вскрывал труп.

«Курильница для благовоний» Чэн Цянь тихонько вернулся к домашнему заданию, но его не покидало чувство, будто рядом сидит огромный раздраженный кролик.

Учитель назвал Хань Юаня импульсивным, но тот заметно проигрывал Янь Чжэнмину. По крайней мере, импульсивность Хань Юаня никому не причиняла вреда.

Чэн Цянь начал видеть преимущество пребывания с дашисюном. Явно заметный контраст.

Садясь за работу, Чэн Цянь становился предельно серьезным и отстранялся от мирской суеты. Он старательно воспроизводил в своей памяти основы каллиграфии и вскоре увлекся письмом. Окруженный расслабляющим ароматом сандалового дерева, Чэн Цянь постепенно забыл о своем беспокойном дашисюне.

Янь Чжэнмин кипел от негодования. Он потребовал принести десерты, но почувствовал, что его желудок переполнен, потому встал и решил прогуляться по павильону.

Вскоре Янь Чжэнмин обнаружил, что никто не обращал на него внимания. Учитель сидел на подушке, погрузившись в медитацию, и тихо бормотал себе под нос священные писания, а третий шиди так старательно выводил свои уродливые каракули, будто вышивал по шелку, что ни разу не поднял головы.

Присутствие этой парочки создавало такую благоприятную атмосферу, что все вокруг замирало, и даже слуги, казалось, затаили дыхание.

Эта безмятежность вызывала у молодого господина Яня смущающую скуку. И вскоре ему пришлось смириться с тем, чтобы вновь сесть перед песочными часами. После недолгого отдыха ему оставалось лишь взяться за резец и вернуться к монотонной рутинной практике.

Удивительно, но теперь он не шумел и не создавал неприятностей. Легкий звон часов привел Янь Чжэнмина в чувство. Не веря своим глазам, он обнаружил, что сегодняшнее занятие закончилось раньше обычного.

Следующие несколько дней прошли по заведенному распорядку. Каждое утро четверо учеников страдали, слушая проповеди учителя.

Никто не знал, где Мучунь чжэньжэнь умудрился найти столько священных писаний. Он без подготовки читал по книге в день. Затем шли даосские шли буддийские писания, а после его собственные тексты, совершенно хаотичные, противоречащие сами себе и не ограниченные только лишь рассказами о жизни клана.

После утренних занятий ученики отправлялись на тренировку с мечом.

Янь Чжэнмин бесстыдно притворялся, что хорошо разбирается в первых трех стилях, хотя на деле обладал лишь поверхностными знаниями и постоянно просил учителя научить его четвертому. Ли Юнь выучил несколько новых движений и теперь еле сдерживался, чтобы не затеять ссору (1). Про Чэн Цяня и говорить было нечего. Только Хань Юань остался такой же обузой для своих шисюнов. Он бессердечно уничтожил все птичьи гнезда в окрестностях Зала Проповедей.

 (1) 惹是生非 (rě shì shēng fēi) — вызвать ссору (досл.: звать кошку, чтобы подразнить собаку).

Каждый день Янь Чжэнмина запирали в Зале Проповедей, где он угрюмо практиковался в вырезании заклинаний. Чэн Цянь или делал домашнее задание, сидя рядом с ним, или помогал учителю подрезать цветы и полоть траву. Казалось, Мучунь чжэньжэнь пытался подарить ему любовь, которой мальчику не хватало в прошлом. Он всегда оставлял для Чэн Цяня лакомства, которые так нравились детям, или намеренно просил сделать перерыв, чтобы рассказать ему несколько необычных сказок, в то время как Янь Чжэнмин обиженно пыхтел над деревянными дощечками.

Порой Янь Чжэнмину казалось, что этот ребенок пришел сюда только для того, чтобы конкурировать с ним за любовь учителя. Но сложно было отрицать, что, тот, кто был близок к киновари — становился красен, а тот, кто был близок к туши — черен (2).  Благодаря присутствию рядом Чэн Цяня Янь Чжэнмин мог просидеть на месте немного дольше обычного.

 (2) 近朱者赤，近墨者黑 (jìnzhūzhě chì, jìnmòzhě hēi) — кто близок к киновари — красен, кто близок к туши — черен (обр. с кем поведешься, от того и наберешься).

Янь Чжэнмин изумился, когда сегодняшний песок в часах закончился, а его руки онемели. Впервые он ощутил таинственную силу, возникшую от трения ножа о дерево.

«Сконцентрируйся. Направь Ци во внутреннее море», — прозвучал в его голове хриплый голос. — «Великое так быстротечно. Быстротечность так далека. Далекое делает круг и возвращается к истоку… Оно неисчерпаемо…»

Молодой господин Янь изрядно удивился, когда песок в часах внезапно закончился. Его руки онемели, но он впервые ощутил ту таинственную силу, что возникает при трении ножа о дерево.

Это была его первая встреча с тайной мироздания. Чэн Цянь понятия не имел, что почувствовал Янь Чжэнмин, услышал ли он далекий голос. Солнце перекатилось на другой склон горы Фуяо, и смутно различимое эхо достигло каждого наполненного Ци уголка. Бесчисленное множество голосов сплетались в один, пробуждая в Чэн Цяне странные чувства. Они звучали так, будто далекое прошлое и туманное будущее перешептывались друг с другом через призму настоящего. Чэн Цянь отчаянно пытался понять, о чем они говорят, но слова мягко текли мимо него, как зыбучие пески в реке времени.

Это сводило мальчика с ума.

Вдруг чья-то рука схватила его за плечо, и Чэн Цянь вздрогнул, словно очнувшись после странного разноцветного сна. Он обернулся и, прищурившись, едва разглядел Мучунь чжэньжэня.

Учитель пристально смотрел на него, и Чэн Цянь почувствовал странный холодок на своем лице. Он коснулся пальцами щек и обнаружил, что они мокрые от слез.

Чэн Цянь почувствовал себя неловко, он понятия не имел, что сейчас произошло и продолжал недоуменно смотреть на учителя.

— Пять цветов притупляют зрение. Пять звуков притупляют слух. Пять приправ притупляют вкус*, — голос Мучунь чжэньжэня превратился в тонкую нить, пронзившую уши Чэн Цяня. — Ты слишком много думаешь! Ты не сможешь совершенствоваться, если будешь витать в облаках. Сейчас же приди в себя!

*Примечание автора: Цитата из Дао Дэ Цзин: 五色 (wǔsè) — пять цветов (желтый, красный, синий, белый, черный); 五音 (wǔyīn) — пять нот древнекитайской пятитоновой шкалы: гун (宫 gōng), шан (商 shāng), цзяо (角 jiǎo), чжи (徵 zhǐ), юй (羽 yǔ); 五味 (wǔwèi) — пять приправ (уксус, вино, мед, имбирь, соль).

Слова учителя стали сигналом к пробуждению. Голова гудела, но Чэн Цянь взял себя в руки, сморгнул и вновь обрел зрение. Он тут же увидел сидевшего поблизости дашисюна: казалось, будто Янь Чжэнмин намертво прирос к месту и погрузился в глубокую медитацию. На столе валялись исчерченные линиями дощечки.

Чэн Цянь сидел пораженный, пока Мучунь чжэньжэнь ерошил его волосы. Немного придя в себя, он, наконец, спросил:

— Учитель, я слышал голоса людей…

— О, ты слышал наших предков, — ответил Мучунь чжэньжэнь.

Чэн Цянь испугался.

— История нашего клана насчитывает более тысячи лет, нет ничего удивительного в том, что их было так много.

— Где они сейчас?

— Все они давно умерли, — неторопливо ответил Мучунь чжэньжэнь.

— Они не вознеслись? — вытаращил глаза Чэн Цянь.

Мучунь чжэньжэнь опустил голову, с теплотой посмотрел на Чэн Цяня и спросил:

— А какая разница между смертью и вознесением на небеса?

Чэн Цянь на мгновение опешил, а затем сказал:

— Большая разница. Разве вознесение не означает бессмертие?

Мучунь чжэньжэнь на мгновение замер, казалось, слова ученика удивили его. Но старик так и не дал Чэн Цяню прямого ответа, вместо этого он произнес:

— Ах… Ты еще дитя, а детям не стоит так много говорить о смерти (3). Когда вырастешь ты сам все поймешь.

 (3) В китайской культуре считалось неправильным, когда дети говорили о смерти.

С этими словами учитель вернулся на свое место и оглянулся на Янь Чжэнмина. Выражение его лица в миг сделалось печальным. Чэн Цянь услышал, как учитель пробормотал: «И почему он погрузился в медитацию именно сейчас? Ужасный выбор момента. Где мне теперь ужинать?».

Чэн Цянь промолчал.

В итоге ужин подали прямо в Зал Проповедей, в место передачи знаний, мудрости и разрешения сомнений. Среди разбросанных амулетов и священных писаний возвышался поджаренный цыпленок, окруженный другими блюдами, а рядом со столом все так же сидел безвольный дашисюн.

Мучунь чжэньжэнь пригласил Чэн Цяня присесть рядом. Он любовно передал мальчику мясо, будто дедушка Хань из соседней деревеньки, решивший угостить сельских детей, и подхватил со стола лист бумаги, испещренный неизвестно кем написанными священными писаниями.

— Будешь больше есть – быстрее вырастешь. Кости можешь выплюнуть на бумагу.

Чэн Цянь спокойно взял в руки миску, осознав, что с этого момента никогда больше не испытает трепета перед Залом Проповедей.

После ужина Мучуню пришлось остаться и охранять дашисюна. Он приказал слугам завернуть для Чэн Цяня полцзиня десертов на случай, если ночью тот проголодается. Сегодня был пятнадцатый день лунного месяца, время, когда вход в горные пещеры был строго воспрещен. Но Мучунь не стал напоминать об этом Чэн Цяню. Он верил, что Чэн Цянь никуда не пойдет и не станет создавать проблем, а вместо этого займется переписыванием правил клана.

Чэн Цянь действительно не стал бы, а вот кое-кто другой — еще как.

Не успел Чэн Цянь перешагнуть порог своего павильона, как, словно из ниоткуда, выпрыгнул Хань Юань. Четвертый шиди сеял хаос везде, где оказывался. Он схватил собранные для Чэн Цяня десерты и тут же съел половину, нахваливая вкус. Закончив разбрасывать повсюду крошки, Хань Юань, наконец, заговорил:

— Какой смысл целыми днями сидеть с дашисюном, лучше поиграй с нами. Сегодня второй шисюн показал мне несколько новых движений, и я уже почти выучил все шаги первого стиля!

Чэн Цянь отмахнулся от летящих в него крошек, больше похожих на хлопья снега, и молчаливо улыбнулся своему глупому шиди. Он насмешливо подумал, что раз Хань Юань так быстро освоил первый стиль, то, вероятно, скоро вознесется на небеса.

Хань Юань, тем временем, указал Чэн Цяню на двор и сказал:

— Твой двор такой запущенный, едва ли лучше, чем у учителя. Завтра ты непременно должен увидеть мой. Мой двор в десять раз больше твоего, а позади дома есть большущий пруд! Летом мы сможем в нем купаться. Ты умеешь плавать? А, забудь. Вы, домашние детки, из дома-то выходить боитесь, не то что плавать. Я научу тебя. Обещаю, мне хватит одного лета, чтобы сделать тебя «Белой полосой в волнах» (4)!

(4) Чжан Шунь по прозвищу «Белая полоса в волнах» — вымышленный персонаж романа «Речные заводи», одного из четырех великих классических романов китайской литературы.

Чэн Цянь оценил доброту своего шиди, но ответил вежливым отказом. Дело в том, что он не хотел иметь ничего общего с отбросами, вроде Хань Юаня.

Маленький нищий доел десерты, закончил, наконец, бессмысленно сотрясать воздух и перешел к делу.

Он рыгнул, выпрямился и, понизив голос, сказал:

— Помнишь пещеры… о которых упоминал второй шисюн?

Чэн Цянь ожидал этого, потому спокойно ответил:

— Шиди, это нарушение правил клана. Ты почти освоил первый стиль, может, пора уже прочитать их?

Хань Юань всерьез считал своего маленького шисюна неразумным. С чувством собственного превосходства, он принялся читать Чэн Цяню нотации:

— Какой толк в том, чтобы заучивать правила клана? Никогда не видел никого настолько же упрямого, как ты. Ты что, не слышал, что сказал второй шисюн? Без чувства Ци ты, в лучшем случае, станешь акробатом, даже если в совершенстве освоишь все стили и техники. Сколько времени пройдет, если совершенствоваться шаг за шагом? Ты не сможешь всегда защищаться, подобно Мо Ди (5) и....

(5) 墨守 (mòshǒu) — защищаться, как Мо Ди (один из героев эпохи Сражающихся царств) (обр. в знач.: упорно отстаивать свои взгляды; непоколебимый в своих принципах; упорный, консервативный).

— Придерживаться правил (6), — подсказал Чэн Цянь.

(6) 墨守成规 (mòshǒu chéngguī) — по примеру Мо Ди держаться установленных образцов (обр. в знач.: действовать по шаблону, погрязнуть в косности).

— Ерунда все это. Я в любом случае собираюсь в пещеру, ты со мной? — махнул рукой Хань Юань.

Ответ Чэн Цяня ясно дал понять, что он «честный и хороший» мальчик.

— Я не посмею... — сказал он.

Его решение было окончательным. Разочарование, охватившее Хань Юаня, быстро сменилось презрением. Хань Юань был крепким и простодушным ребенком, такие дети всегда ненавидели «хороших мальчиков», вроде Чэн Цяня, послушных и неустанно следующих правилам.

— Домашний, — скривился Хань Юань, бросив сочувственный взгляд на Чэн Цяня.

Чэн Цянь, в свою очередь, считал своего шиди паршивым псом, глупым и безнадежным. Любое чувство, будь то симпатия или ненависть, по отношению к нему были напрасной тратой сил. Потому все, что он сделал – это молча потянулся за чашкой.

Хань Юань какое-то время наблюдал за Чэн Цянем, но подаренный ранее пакетик кедровых конфет смирил его гнев. Полный жалости и сочувствия, с превосходством бродячей собаки над домашней кошкой, он покачал головой и вздохнул:

— Вы, домашние детки, будто из фарфора сделаны.

Сегодня днем в Зале Проповедей Чэн Цянь впервые прикоснулся к Ци, окутывающей гору Фуяо, и к ее мистическим тайнам. Он также знал, что Ли Юнь тоже интересовался ими. Должно быть, второй шисюн очень хотел узнать, что именно происходило в пещерах в первый и пятнадцатый дни каждого месяца, но не хотел рисковать, нарушая правила. Похоже, он давно искал козла отпущения.

Несмотря на то, что Хань Юань не смог убедить Чэн Цяня, он ушел не с пустыми руками. Во всяком случае, серьезный шисюн невольно снабдил его ужином. «Фарфоровый» Чэн Цянь вежливо проводил Хань Юаня и проследил за ним взглядом, в тайне желая увидеть, чем же закончится эта история.

«Что произойдет, если он нарушит правила?», — беспечно думал Чэн Цянь. — «Может, его побьют палками? Или он отделается парой оплеух? А может, его заставят переписывать священные писания? Ничего страшного, если его наказанием будет всего лишь переписывание священных писаний».

Однако следующее утро стало неожиданностью для всех: Хань Юань так и не вернулся