Если он не достигнет величия, то непременно станет великим бедствием

Янь Чжэнмин вел себя слишком дерзко — он подозвал Чэн Цяня к себе жестом, которым обычно подзывают собаку.

Слова и поведение молодого господина повергли Чэн Цяня в ступор.

С самого рождения он никогда никому не нравился, отчего чувствовал себя неполноценным. Со временем это чувство укоренилось в его сознании и превратилось в болезненно завышенную самооценку, граничащую с паранойей. Одного взгляда хватало, чтобы вызвать его враждебность, что уж говорить о таком оскорбительном жесте.

Чэн Цянь выглядел так, словно в суровую зиму на него вылили ведро ледяной воды. Без всякого выражения на застывшем лице он двинулся вперед и, уклонившись от протянутой руки Янь Чжэнмина, поклонился ему со сложенными перед собой руками (1) и произнес:

 (1) 作揖 (zuòyī) — «приветствовать руками» (малый поклон, одна рука обхватывает сложенную в кулак другую).

— Дашисюн.

Янь Чжэнмин вытянул шею, чтобы получше рассмотреть его, и Чэн Цянь ощутил настолько резкий запах орхидей, что с его помощью можно было запросто травить насекомых. Лишь небесам известно, сколько раз Янь Чжэнмин окуривал свою одежду благовониями. Чэн Цянь ощутил непреодолимое желание чихнуть.

Однако молодой господин Янь, похоже, плохо разбирался в эмоциях других людей: по крайней мере, гнева Чэн Цяня он не заметил.

Янь Чжэнмин неторопливо оглядел Чэн Цяня, словно покупатель, изучавший товар и, судя по всему, счел его довольно приятным на вид. Небрежно кивнув, дашисюн выразил искреннюю надежду на своего шиди, не особо задумываясь о реакции:

— Неплохо. Надеюсь, время не испортит твое лицо, — прямо сказал он, и чтобы продемонстрировать присущее старшему дружелюбие, потянулся, провел ладонью по голове Чэн Цяня и небрежно добавил:

— Теперь, когда я насмотрелся на «обиду» и «несправедливость» (2), учитель, вы можете увести их. Гм… сяо Юэ-эр (3), дай ему несколько конфет из кедрового ореха… каждому из них.

(2)  Высмеивание имени Хань Юаня исходя из его значения.

(3) 儿 (ér; -r) — когда частица «эр» стоит в конце слова, она теряет самостоятельность, становится суффиксом и сливается с предыдущем слогом, делая его «эризованным». Некоторые эризированные слова передают «нежные, любимые» чувства, что несколько сходно с уменьшительно-ласкательным суффиксом в русском языке.

Мучунь чжэньжэнь слегка изменился в лице. На миг его одолело странное чувство, будто двое приведенных им детей были не шиди одного недостойного ученика, а его наложницами.

Да еще и не слишком симпатичными наложницами!

Кедровые конфеты выглядели необычно. Они лежали в маленьком изящном саше, и каждую покрывала блестящая прозрачная глазурь, от которой исходил приятный аромат. Дети бедняков вряд ли когда-нибудь получили бы шанс отведать столь изысканное лакомство, но Чэн Цянь не проявил к конфетам никакого интереса. Едва переступив порог комнаты, он же сразу сунул пакетик с угощением в руки Хань Юаню.

— Это тебе, шиди, — небрежно сказал Чэн Цянь.

Хань Юаня поразила его «щедрость». Он смущенно принял угощение, испытывая при этом смешанные чувства.

В этом жестоком мире нищие напоминали бродячих собак, вынужденных бороться за выживание. Хань Юань привык хвататься за любую возможность урвать себе хоть маленький кусочек еды. Кто, находясь в подобной ситуации, найдет в себе силы и желание заботиться о других?

Хань Юань на мгновение ощутил теплоту в душе. Но одновременно с этим он недоумевал — похоже, его маленький шисюн оказался куда сильнее, чем он мог предположить. Чэн Цянь относился к нему с искренним великодушием.

Но Мучунь чжэньжэня было не так легко обмануть. Он видел, с каким отвращением Чэн Цянь отряхивал руки, будто прикоснулся к чему-то отвратительному. Он понял, что отданные Чэн Цянем конфеты не были проявлением щедрости. Он подарил их Хань Юаню только чтобы не выказывать уважение к своему монстроподобному дашисюну.

Если подумать, самое сильное искушение, с которым мог столкнуться ребенок в его возрасте, были еда и питье, а Чэн Цянь не глядя сопротивлялся этому.

Мучунь чжэньжэнь с горечью подумал: «Этот маленький ублюдок такой упрямый. Если в будущем он не достигнет величия, то непременно станет великим бедствием»

Итак, маленький ублюдок Чэн Цянь был официально принят в клан Фуяо.

Первую ночь в павильоне Цинъань он провел без сновидений и спал до без четверти четырех следующего дня. Чэн Цянь легко уснул в новом месте, не терзаясь мыслями о доме.

На следующее утро Сюэцин расчесал его и переодел в нарядный халат.

Обычно юношам, не достигшим двадцати лет, не нужно было перевязывать волосы и носить шапочки, но, по словам Сюэцина, он больше не был обычным ребенком, так как теперь он состоял в клане бессмертных.

Самое большое различие между официальными кланами и «фазаньими» заключалось в том, что последние занимались невесть чем.

Кланы, получившие официальное разрешение, располагали множеством ресурсов, хотя источники их дохода были не совсем ясны. К примеру, одним из таких источников были талисманы. Легендарные бесценные талисманы вырезались повсеместно, даже на деревьях и камнях. Указав на один из начертанных на дереве символов, Сюэцин сказал Чэн Цяню:

— Если третий шишу потеряется, просто спросите дорогу у камней и деревьев.

С этими словами Сюэцин шагнул к дереву, желая продемонстрировать:

— В Зал Неизвестности, — наклонившись к корням, прошептал Сюэцин, и пояснил, — «Зал Неизвестности» — резиденция главы. Сегодня третий шишу отправится туда за наставлениями от главы.

Зрелище, развернувшееся перед Чэн Цянем оказалось таким захватывающим, что он позабыл все припасенные слова. Корень, к которому обратился Сюэцин, слабо засиял.

Небо только начало светлеть, но солнце еще не взошло, и мерцающие, словно лунный свет, блики, собираясь вместе, рассеивали тьму, наполняя лес поистине волшебной атмосферой. Эти крохотные огоньки плыли по воздуху, оседая на камнях и деревьях. Наконец, они превратились в сверкающую лесную тропинку.

Это был не первый божественный инструмент, который видел Чэн Цянь, но первый полезный!

Сюэцин хорошо разбирался в человеческих чувствах. Он знал, что этот странный мальчик очень своенравен, потому видя, как сильно тот очарован, Сюэцин не стал указывать на это и подождал, пока Чэн Цянь придет в себя.

— Третий шишу, сюда, пожалуйста. Следуйте за светом.

Шагнув на дорожку, вымощенную светящимися камнями, Чэн Цянь почувствовал себя совершенно другим человеком, собиравшимся войти в другую, новую жизнь.

— Брат Сюэцин, кто это сделал? — спросил Чэн Цянь.

Сюэцин не мог повлиять на привычку Чэн Цяня звать его «братом», оставалось только смириться с этим и отвечать на вопросы:

— Глава клана.

Чэн Цянь снова был потрясен, ему трудно было в это поверить.

Совсем недавно Чэн Цянь видел в учителе лишь забавного длинношеего фазана. Он не казался ни полезным, ни привлекательным — может ли быть, что он на самом деле не был мошенником?

Мог ли он обладать какими-то особыми талантами?

Мог ли он быть непобедимым воином, способным управлять силами природы?

Чэн Цянь попытался представить это, но обнаружил, что все еще не способен испытывать трепет перед учителем.

Следуя по сверкающей дорожке, Сюэцин привел Чэн Цяня в Зал Неизвестности.

Зал Неизвестности оказался маленьким домиком с соломенной крышей, вокруг не было ни одного божественного инструмента, на дверях не было видно таблички. У входа стояла лишь небольшая, размером с ладонь, деревянная дощечка, с небрежно вырезанной на ней головой зверя. Зверь кого-то очень напоминал, но его имя ускользнуло из памяти Чэн Цяня. Рядом со звериной головой виднелись символы. Надпись гласила: «На один вопрос три не знаю» (4).

 (4) 一问三不知 (yī wèn sān bù zhī) — о чем ни спросишь ни о чем не знает (дословно: на один вопрос три не знаю).

Домик выглядел более, чем скромно и казался почти пустым — Чэн Цяню даже представилось, будто он снова вернулся домой, в деревню.

Сразу за воротами раскинулся пустынный двор, в центре которого стоял стол трехногий стол, а на месте четвертой ножки был камень; старая столешница была испещрена трещинами. Сидевший за ним Мучунь чжэньжэнь резко выпрямился, внимательно глядя на блюдце.

Чэн Цянь невольно остановился. В какой-то миг ему показалось, что учитель смотрит на монеты со странной долей благоговения.

— О чем триграммы (5) поведали вам сегодня, глава? — улыбнулся Сюэцин.

 (5) 八卦 (bāguà) — багуа; восемь гуа или восемь триграмм — старинный китайский символ, с помощью которого пытались выразить все многообразие явлений природы и человеческого бытия. Используется как амулет, помогающий принимать благоприятный и своевременные решения, делать выбор.

Услышав вопрос, глава клана отвлекся от монет и торжественно сообщил:

— Дао Небес подразумевает, что в сегодняшнем меню должна быть тушеная курица с грибами.

Сказав это, он слегка подкрутил усы, закатил глаза и шмыгнул носом, выражая этим свое истинное желание.

Стоило Чэн Цяню увидеть выражение его лица, как в его памяти всплыл давно забытый образ. Чэн Цянь понял, что напомнила ему стоявшая у входа табличка, и пришел к выводу, что вырезанная на ней звериная голова принадлежала ласке!

Невежественные сельчане ничего не знали о мудрецах, не говоря уже о буддийских и даосских писаниях. Даже боги, которым они молились, были фальшивками. С легкой руки деревенских неблагочестивые бессмертные, такие как «Великий святой Хуан» и «Великий святой Цин», превратились в божества и обрели широкую известность.

 «Великий святой Хуан» был духом ласки, а «великий святой Цин» относился к духу змеи-оборотня, также известному как «змей — защитник семьи». Говорили, что поклонение этим двум великим бессмертным могло защитить семью и двор, а также обеспечить безопасность.

Чэн Цянь видел мемориальную доску, установленную в его деревне для «великого святого Хуана», на ней была точно такая же звериная голова.

Подумав об этом, он взглянул на Мучуня и вновь отметил, каким же тот был тощим. У главы клана была маленькая голова, узкая челюсть, длинная талия и короткие ноги… Словом, старик во всех отношениях напоминал ласку!

Обуреваемый сомнениями, Чэн Цянь шагнул вперед и поклонился учителю, который, как он считал, вполне мог оказаться духом ласки в человеческом теле.

— Не церемонься, это мелочно, — отмахнулся учитель. — В клане Фуяо нет строгих правил этикета.

«А что у вас есть? Курица, тушенная с грибами?» — с горечью подумал Чэн Цянь.

В этот самый момент их ушей достиг крик Хань Юаня:

— Учитель! Шисюн! О Небеса, какой убогий дом! Учитель, как ты можешь в нем жить? — воскликнул Хань Юань едва переступив порог. Он по-хозяйски обошел весь двор и, наконец, остановился прямо перед Чэн Цянем.

Недавно Чэн Цянь поступил недальновидно, откупившись от маленького нищего пакетиком конфет, и теперь Хань Юань твердо верил, что шисюн был действительно добр к нему. Поэтому он быстро перестал называть Чэн Цяня «шисюном» и, подойдя, настойчиво потянул мальчика за рукав.

— Сяо Цянь, почему ты вчера не пришел поиграть со мной?

Увидев его, Чэн Цянь ощутил поднимавшееся в душе негодование. Он спокойно отступил на полшага назад, выдернул рукав из чужой хватки и сухо произнес:

— Четвертый шиди.

Сюэцин постарался, одевая Чэн Цяня. Он казался по-взрослому элегантным и красивым, словно нефритовая статуэтка, с гладким лбом и тонкими бровями. И можно было простить мальчику всю его отстраненность и холодность, если представить, что он действительно сделан из нефрита.

Хань Юань же, напротив, был безродным нищим и, конечно же, не имел ни малейшего понятия о такте и воспитании. Он был на редкость простодушен — если Хань Юаню не нравился чей-то облик, он бы никогда не проникся к этому человеку симпатией. Но стоило ему поверить в чью-то доброту, и он начинал относиться к человеку с теплотой. Чэн Цянь казался Хань Юаню хорошим, потому он ничуть не обиделся на безразличие шисюна и восторгом подумал: «Домашние дети такие застенчивые! Не то что мы, бродяжки. В будущем я должен больше заботиться о нем». Пусть это и был только его взгляд на ситуацию.

Глаза Мучунь чжэньжэня были маленькими, но взгляд их прожигал насквозь. Он стоял в стороне и с безразличным выражением смотрел на мальчишек. Но вскоре его терпение лопнуло: он больше не мог выносить, что жар по коромыслу разливался только со стороны Хань Юаня (6).

(6) 剃头挑子一头热 (tìtóutiāozi yītóurè) — букв. на коромысле жар с одной стороны (бродячие цирюльники носили на коромысле с одной стороны ящик с инструментами, а с другой печурку для разогревания воды).

Хань Юань бодро подошел к шаткому столу.

— В чем дело, учитель?

Оглядев его с ног до головы, Мучунь чжэньжэнь торжественно произнес:

— Ты старше своего третьего шисюна, хотя тебя позже приняли в нашу клан, поэтому сначала я должен сказать тебе несколько слов.

Похожий на ласку Мучунь, в конечном счете, был их учителем. Он редко держался с таким достоинством, и Хань Юань даже выпрямился, приготовившись слушать.

— Ты бойкий мальчик, но твоя слабость — легкомыслие. Я дарую тебе «несокрушимую стену». Пусть эти слова напоминают тебе, что Дао Небес не терпит приспособленчества, тщеславия и рассеянности*. Пусть оно не даст тебе забыть, что нужно всегда оставаться сосредоточенным и ни в коем случае не расслабляться. Ты понял меня?

*Примечание автора: Дао избегает приспособленчества, тщеславия и рассеянности. Это относится к домашней переписке Цзэн Гофаня (26 ноября 1811 — 12 марта 1872) — китайский политический и военный деятель, писатель). Упоминается в учебниках первого класса средней школы. Что касается второго запрета, это мое личное толкование, притянутое за уши.

Хань Юань поднял голову, вытер сопливый нос и нечленораздельно произнес:

— А?

Мальчишка не понял ни слова из сказанного.

К счастью, Мучунь не обратил внимания на его невежливость. Закончив говорить, он повернулся к Чэн Цяню.

Только тогда Чэн Цянь увидел, что его учитель вовсе не родился с птичьими глазами, просто его веки были опущены, отчего казалось, будто он не обращает внимание на происходящее вокруг. Теперь же его глаза были открыты, и Чэн Цянь увидел резкий контраст черного зрачка и светлой радужки. Выражение лица учителя стало вдруг очень серьезным.